В преддверии Дня Победы журналисты и волонтеры «МИР 24» встречаются с ветеранами Великой Отечественной войны и детьми, пережившими блокаду Ленинграда. Одной из таких женщин, героически переживших осаду города фашистами, стала Элеонора Александровна Черникова. Мы публикуем ее воспоминания о самых важных страницах из истории ее семьи.
Меня зовут Элеонора Черникова, моя девичья фамилия Малявкина, я родилась 12 апреля 1937 года в городе Ораниенбаум.
До войны родители жили в Ленинграде и Ленинградской области. Папа, Малявкин Александр Гурьевич, был военным, служил в Кронштадте и Ораниенбауме. Мама Малявкина Мария Генриховна, по девичьей фамилии Гессель, была 1911 года рождения.
В Ленинграде наш дом стоял там, где сейчас находится Площадь Мира. Мы жили дружной семьей: папа, мама, брат Толя и бабушка. Ее девичья фамилия была Кузнецова, она вышла замуж за немецкого ремесленника-сапожника по фамилии Гессель. В их семье было много детей – одиннадцать или двенадцать.
Когда началась война, отец ушел на фронт. Маме было тридцать лет, брату Толе девять лет, мне – четыре. Я толком не помню, как началась война, помню только, что сразу же не стало еды. Папа приехал в сентябре 1941 года с фронта домой, но никого не застал. Дома написал записку маме: «Муся, береги детей...» – она до сих пор хранится в семье как реликвия.
От него у нас осталась только небольшая карточка-удостоверение и снимок. В октябре 1941 года мы узнали, что папа пропал без вести в боях под Ленинградом. Мама старалась найти его всю жизнь, но сведения были отрывочными. Командир сказал, что он пропал в бою, из которого многие не вернулись, но тело так и не было найдено.
Во время блокады мама работала на двух работах из-за карточек. Первая работа – завод, там больше давали карточек, вторая – какая-то фабрика, где тоже выдавали карточки на хлеб. Ночами во время бомбежек она еще и дежурила на крышах домов.
Ели в блокаду сухари, хлеб, выданный по карточкам, иногда мама с работы приносила какую-то баланду. Когда мама уходила из дома, всегда закрывала нас на замок – боялась, что съедят.
Когда брат уже лежал, не мог ходить от слабости, я вылезала из форточки, шла на соседнюю помойку, копалась в мусоре и искала что-то съестное.
Мама рассказывала, что однажды соседи принесли мороженое мясо и сварили из него суп. О гигиене тогда мало беспокоились, и в кастрюлю положили какие-то очистки, чтобы было сытнее. Когда начали есть, обнаружили в супе человеческие пальцы. Все выбросили, и соседи потом долго плакали, но делать было нечего – голод.
В блокаду у нас было много родственников, в основном, мамина родня, так как у ее одиннадцати-двенадцати братьев и сестер были свои семьи, дети, были родственники папы, его братья и сестры. Все взрослые мужчины ушли на фронт, а женщины, дети и старики остались в городе или области.
Сначала моя бабушка Анна Ивановна Гессель-Кузнецова жила с нами, но позже ее забрала младшая сестра мамы, у которой бабушка умерла от голода. У тети, Роньшиной Нины Гурьевны, сестры отца, в блокаду от голода скончались двое детей, ее девочке было почти семнадцать лет, а мальчику Юре – семь. Сама Нина Гурьевна в это время умирала от голода в больнице, куда ее увезли уже без сознания. В больнице она смогла выжить, так как больных хоть как-то кормили, а дети умерли.
Больше детей у нее не было, и всю жизнь она корила себя за то, что не смогла сохранить их. Много лет после этого она каждую неделю ходила на кладбище в Петергофе. За свою деятельность во время войны она была награждена Орденом Ленина.
Так мы пережили первую зиму 1941 – 1942 годов, весной начали есть первую траву. Потом открылась Дорога жизни, и мы были вывезены по ней на баржах. Нас посадили на поезда и отправили поначалу в направлении на Сталинград, но потом по дороге поезда перенаправили в Башкирию.
Эвакуировались мы в какую-то очень дальнюю деревню в Башкирии, на подселение к чужой семье. У нас с собой не было даже матраса. Оттуда через несколько лет мама перебралась в Уфу, устроилась на работу в городе счетоводом на кожгалантерейную фабрику.
Мы с Толей пошли в школу. На фабрике маме дали комнату в так называемой «Соломитке», соломитных домах ниже Сельхозинститута. Там мы прожили десятки лет, и лишь в начале 60-х нам дали квартиры в «хрущевках» – сначала маме, потом мне с мужем.
В 60-е мама ездила в Ленинград, когда уже нельзя было возвращаться туда на проживание, прописка была отменена. Ленинградский наш дом во время войны разбомбили. Я была в Ленинграде в 1970-е годы по путевке на экскурсии, посетила дальних родственников в Ораниенбауме и Петергофе.
Сейчас в Колпино и Петергофе живут очень дальние родственники, дети двоюродных братьев и сестер, но поскольку старшее поколение родственников уже умерло, связь почти не поддерживается.
Брат Толя выжил после блокады, окончил школу-десятилетку и поступил в летное училище города Бийска. Все детство он мечтал стать летчиком и космонавтом – тогда успехи нашей авиации были гордостью всей страны.
Поступал в группу подготовки будущих космонавтов, но его не взяли из-за роста: блокада оставила на детях свои следы, и его рост во взрослом возрасте не превышал 168 сантиметров. По стандартам здоровья это для космонавта считалось недостаточным.
Всю свою жизнь, как и наш отец, Толя был военным. По специальности – действующим летчиком боевых вертолетов, часто по службе переезжал с места на место. Служил в Афганистане, имел военные награды. Последнее место его службы – Сызранское вертолетное училище. Полковник Малявкин Анатолий Александрович умер в 2008 году. У него есть жена и два сына, они живы и здоровы, живут в Сызрани.
У меня трое детей: Наталья Петровна 1960 года рождения, Лариса Петровна 1962 года и Елена Петровна 1973 года рождения. У старшей дочери есть дочь, моя внучка Александра, и у нее есть маленькая пятилетняя доченька Настенька – она моя правнучка.
Редакция благодарит за помощь в подготовке материала зампредседателя Башкирской региональной общественной организации памяти жителей блокадного Ленинграда Лилию Мифтахову. Другие воспоминания ветеранов, документальные хроники и исторические фотоснимки можно найти на сайте проекта «Помни блокаду».
Подробнее в сюжете: День Победы