В мае 2019 года исполняется пять лет Евразийскому экономическому союзу, в который сейчас входят Армения, Беларусь, Казахстан, Кыргызстан и Россия. А евразийские интеграционные проекты стран Содружества реализуют уже 25 лет!
О том, с чего все начиналось, как зародились идеи евразийства и как философское течение стало политическим, мы расспросили директора Евразийского Центра имени Льва Гумилева в Москве Павла Зарифуллина.
— Павел Вячеславович, у современных людей идеи евразийства в первую очередь связываются с именем философа Льва Гумилева. Но он ведь был далеко не первым. Как появилось это течение?
Павел Зарифуллин: Идея ориентации России на Восток была не нова даже в двадцатые годы XX века. Призрак этой идеи бродил еще во времена царской России, и она имела достаточно приверженцев в эстеблишменте страны. Ее носителем был в первую очередь князь Эспер Ухтомский. Он был доверенным лицом императора Николая II. Когда император был еще цесаревичем, он путешествовал с Ухтомским в Индию, в Японию. И князь тогда сформулировал мысль о том, что между Россией и Азией нет вообще никаких барьеров, которые есть между европейцами и азиатами. Он считал, что миссия России – в движении на Восток. Эту свою позицию он объяснял Николаю II, предлагал ему различные геополитические проекты. То есть эти мысли витали еще задолго до революции.
В начале XX века такого рода идеи поддержала группа русских писателей и философов. Эту группу мы знаем под названием «Скифы». Они были чем-то вроде литературных попутчиков левых эсеров – партии, которая вместе с большевиками захватила власть в 1918 году.
«Скифы» говорили, что миссия России – на Востоке, что Запад – это увядшая, умирающая цивилизация, что нужно открыть дорогу в Азию, объединиться с нею, вспомнить, что мы – скифы. А поскольку в этом сообществе вращались лучшие «перья» Серебряного века, такие как Блок, Есенин, Брюсов, Клюев, то эти идеи получили очень весомый культурный отклик.
— А как евразийство стало не культурным течением, а идеологией, и кто стоял у его истоков?
П.З.: Это были лучшие представители белой эмиграции! Не секрет, что идеологическим «мейнстримом» белого движения изначально было западничество. Белые правительства ориентировалась на помощь западных стран и мыслили Россию как часть Европы.
Значительная часть белой эмиграции после того, как она проиграла коммунистам, стала задумываться над тем, почему это произошло, в чем была причина, что стало с Россией и куда идти дальше.
И вот тогда группа русских эмигрантов, собравшихся поначалу в Софии, а потом и в других городах Европы, объединились вокруг идеи о том, что на Великороссию надо смотреть как на часть восточного мира.
Среди них были лучшие умы – очень известные люди своего времени. В том числе мировые научные величины: лингвист Николай Трубецкой, геополитик Петр Савицкий, юрист Николай Алексеев, литературовед Дмитрий Святополк-Мирский. Потом к ним примкнуло большое количество белых офицеров. Самый известный из них, пожалуй – Сергей Эфрон, муж Марины Цветаевой.
Евразийцы утверждали, что Великороссия своими корнями происходит не от Византии, не от Европы и не от Киевской Руси, а от империи Чингисхана. На тот момент эти идеи казались гиперреволюционными.
Другие представители белой эмиграции относились к евразийцам настороженно. Их подозревали в сотрудничестве с коммунистами, называли православными большевиками. А все потому, что они, в целом, признали, что коммунисты так или иначе смогли объединить Россию. И предположили, что народы бывшей Российской империи являются отдельной цивилизацией, фактически отдельной нацией. Почему-то ведь народы не разбежались после революции, а сохранили свое участие в большом едином пространстве уже под другим названием.
Мыслители евразийства доказывали, что Россия – это самостоятельная, отличная от Запада и Востока цивилизация внутри материка, который они предложили назвать Евразией. А их самих стали называть евразийцами.
— Павел Вячеславович, как же получилось, что идеология стала политическим течением? И в чем была его цель?
П. З.: Цель была в том, чтобы с помощью пропаганды влиять на умы разных инициативных групп как внутри эмигрантского сообщества, так и в советской России. По-другому в то время было невозможно. В 1920-х годах в эмиграции регулярно выходили евразийские сборники научных работ – в Праге, в Софии, в Белграде, в Париже. И значительная часть эмиграции поддержала эти идеи.
В какой-то момент евразийцы поняли, что они не идеологическая, а политическая группа. Им это очень понравилось, и они стали подсчитывать свои силы.
Белые офицеры, которые к ним примкнули, не могли скрывать свои политические взгляды, свои представления о том, что Россия должна быть другой – евразийской. Они уже рассуждали, сколько у них дивизий, а пока участвовали в различных проектах, с помощью которых пытались так или иначе влиять на Советскую Россию, воздействовать на то, что там происходило.
К ним примкнул известный философ Лев Карсавин и большое количество молодежи – молодых белых офицеров. Мало того, евразийцы даже нашли поддержку в лице британских финансистов, среди которых был богоискатель, миллионер-филантроп Николас Пикман, который пытался это движение финансировать.
В ЧК решили не ждать, когда в Советской России появятся белогвардейские ячейки, а инициировать их создания изнутри. Эта операция была проведена в 20-е годы. Она называлась «Трест». Цель – выйти на белогвардейское подполье, заманить руководителей разных политических партий в Советскую Россию либо создать у них впечатление, что внутри страны ведется активная белогвардейская деятельность, и контролировать это движение. В частности, перенаправить на себя финансовые потоки.
То есть это была классическая провокация. На нее попался, в частности, один из лидеров евразийцев, геополитик Петр Савицкий. Он нелегально ездил из Болгарии в Советский Союз, и чекисты, которые изображали новых евразийцев, показывали ему, будто деятельность евразийских кружков широко распространена. Он с воодушевлением катался по Советской России, вернулся под впечатлением, а потом выяснилось, что его таким образом разыграли. В рамках операции «Трест» был арестован эсер Борис Савинков и ряд других белогвардейских вождей.
Впрочем, в 20-е годы идеи ориентации на Восток были популярны в том числе и в большевистской среде. Поэтому я думаю, что игры с евразийцами были двусторонними. Если вспомнить, что в двадцатых годах в Москве легально жил Николай Рерих со всей своей организацией, а потом из Советской России отправился на Тибет, это о многом говорит. Ведь взгляды у него в значительной мере пересекались с евразийскими.
В конце двадцатых годов произошел раскол евразийцев по политическим мотивам – в связи с их разным отношением к Советской России. Левые евразийцы во главе с Эфроном и Карсавиным стали издавать газету «Евразия» в Париже. Они считали, что нужно все-таки признать Советскую Россию и выстраивать с нею какие-то отношения. Ортодоксальные евразийцы, такие как Трубецкой и Савицкий, отказались это делать. Произошел раскол, и после этого в тридцатых годах можно уже не говорить о евразийцах как о влиятельном политическом течении, даже в условиях эмиграции.
Знамя евразийства заново поднял Лев Гумилев, но это был уже совсем иной виток развития этого учения, с которого по большому счету и началось формирование нового евразийского мышления. Работы Гумилева стали широко известны, их прочли практически все национальные элиты Советского Союза. А после распада СССР эти идеи стали основой для нового объединения народов, которое произошло уже в XXI веке.