Николай Васильевич Гоголь – один из ряда русских писателей-классиков, чье имя ассоциируется с мистикой. И в «Вечерах на хуторе близ Диканьки», и в «Миргороде», и в «Петербургских повестях» встречается всякая нечиcть: хвостатые и рогатые черти, красавицы-ведьмы, колдуны, силой мысли отправляющие в рот галушки, в его «вселенной» даже нос запросто может отделиться от своего хозяина и отправляется гулять по городу. Гоголь с детства был очень религиозным и болезненно впечатлительным, ну а корни всякой «чертовщины» нужно искать в украинском фольклоре, который он очень любил и собирал. Высмеивающий в своих повестях черта, в жизни он безумно боялся его – и смерти.
Смотрите фильм «Вий» с Леонидом Куравлевым и Натальей Варлей в главных ролях в пятницу, 21 января, в 23:00 и в воскресенье, 23 января, в 10:10 на телеканале «МИР».
Бабушка Николая Васильевича, Татьяна Семеновна Лизогуб, знала много народных песен и сказок, некоторые из которых увлекали и одновременно наводили ужас на мальчика. Автор одной из биографий писателя Анри Труайя называл эту черту Гоголя «мистической настроенностью, предрасположенностью к страху». Однажды пятилетний Николай убил кошку, приняв ее за нечистую силу. Мальчик остался дома один и был напуган сгущающимися сумерками...
«Я прижался к уголку дивана и среди полной тишины прислушивался к стуку длинного маятника старинных стенных часов… Вдруг слабое мяуканье кошки нарушило тяготивший меня покой. Я видел, как она, мяукая, осторожно кралась ко мне, – вспоминал Гоголь. – Я никогда не забуду, как она шла, потягиваясь, а мягкие лапы слабо постукивали о половицы когтями, зеленые глаза искрились недобрым светом. Мне стало жутко. Я вскарабкался на диван и прижался к стене. «Киса, киса», – пробормотал я и, желая ободрить себя, соскочил и, схвативши кошку, легко отдавшуюся мне в руки, побежал в сад, где бросил ее в пруд и несколько раз, когда она старалась выплыть и выйти на берег, отталкивал ее шестом. Мне было страшно, я дрожал, а в то же время чувствовал какое-то удовлетворение, может быть, месть за то, что она меня испугала. Но когда она утонула и последние круги на воде разбежались – водворились полный покой и тишина, – мне вдруг стало ужасно жалко «кисы». Я почувствовал угрызения совести. Мне казалось, что я утопил человека…»
Смерть все время ходила рядом с семейством Василия Афанасьевича и Марии Ивановны Гоголь-Яновских – отпрыски не отличались здоровьем, многие умерли в младенчестве, рано ушел из жизни отец. Николай был низкорослым, хилым и болезненным ребенком. Помимо бабушкиных песен и сказок, сильное впечатление на мальчика произвел рассказ матери о Страшном суде – о том, какая участь уготована людям за добродетельную жизнь и какие страдания ждут нераскаявшихся грешников. Этот момент стал отправной точкой для Гоголя – православного христианина, начавшего нелегкую борьбу с грехом, вне религиозного контекста рассматривать его произведения просто невозможно. Гоголь всей душой стремился в Богу, однако везде ему чудился бес...
В «Старосветских помещиках» Гоголь пишет, что в детстве часто слышал потусторонние голоса, зовущие его по имени: «Иногда вдруг позади меня кто-то явственно произносил мое имя». Происходило это обычно в ясный летний день, когда вдруг становилось неестественно тихо – ни один лист в саду не шевелился и даже кузнечик замолкал.
«...признаюсь, если бы ночь самая бешеная и бурная, со всем адом стихий, настигла меня одного среди непроходимого леса, я бы не так испугался ее, как этой ужасной тишины, среди безоблачного дня. Я обыкновенно тогда бежал с величайшим страхом и занимавшимся дыханием из сада, и тогда только успокаивался, когда попадался мне навстречу какой-нибудь человек, вид которого изгонял эту страшную сердечную пустыню».
При работе над своими ранними произведениями Гоголь просматривал трактаты по колдовству и активно использовал малороссийский фольклор, например, Вий в восточнославянской мифологии – бес с огромными веками и ресницами. По-украински ресница – «вія». Он не может сам поднять веки, ему поднимают их вилами помощники, и тогда демон убивает взглядом. Однако в том виде, в котором он описывается в повести, он считается гоголевским персонажем. В целом сюжет повести носит скорее религиозный характер. По Гоголю, важно не смотреть на грех, чтобы не дать ему дорогу в свою душу. Нечисть не видела Брута, пока он сам не посмотрел на нее вопреки внутреннему голосу, в итоге философ погиб за минуту до спасительного крика петуха.
Если в начале творчества Гоголя черт у него – фольклорный элемент с рожками и хвостом, за который можно ухватиться, то со временем он принимает более страшные формы. Вот что писал Гоголь в вошедшей в петербургский сборник «Арабески» повести «Портрет»:
«Дивись, сын мой, ужасному могуществу беса. Он во все силится проникнуть: в наши дела, в наши мысли и даже в самое вдохновение художника. Бесчисленны будут жертвы этого адского духа, живущего невидимо, без образа на земле. Это тот черный дух, который врывается к нам даже в минуты самых чистых и святых помышлений».
Отдельная тема – образ женщины в жизни и творчества Гоголя. Известно, что писатель увлекался некоторыми дамами, например, был влюблен в Анну Михайловну Виельегорскую, но романов у него не было. В своих письмах друзьям он откровенно писал, что не был близок ни с одной женщиной. У Гоголя мы встречаем разные типы женских персонажей – от жены городничего Анны Андреевны в «Ревизоре» до Коробочки в «Мертвых душах». Однако центральный типаж – ведьма («Нужно только, перекрестившись, плюнуть на самый хвост ей, то и ничего не будет. Я знаю уже все это. Ведь у нас в Киеве все бабы, которые сидят на базаре, – все ведьмы»), а образ ведьмы сопряжен с темой секса, у Гоголя это непременно грех. Не случайно союз Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны в трогательной истории любви, рассказанной в «Старосветских помещиках», бездетный.
Если ранние произведения писателя можно характеризовать как чистый романтизм, то со временем от лирического романтизма он приходит к реализму, а его религиозные искания обретают самый серьезный характер. Гоголь мечтал «устремить все общество к прекрасному», к нравственному перерождению, при этом у него не было особых претензий к социальному строю. «Мертвые души» изначально задумывались в трех частях по аналогии с «Божественной комедией» Данте: первая книга – Ад, вторая – Чистилище, третья – Рай. В первой части изображены не просто разные чудаковатые помещики, а степени нравственной деградации человека. Как известно, смелому замыслу не суждено было осуществиться. Однажды ночью, зимой 1852 года, писатель сжег в печке рукопись второго тома «Мертвых душ».
«Трагедия Гоголя была в том, что он никогда не мог увидеть и изобразить человеческий образ, образ Божий в человеке. И это его очень мучило, – считал религиозный философ Николай Александрович Бердяев. – У него было сильное чувство демонических и магических сил. Гоголь наиболее романтик из русских писателей, близкий к Гофману. У него совсем нет психологии, нет живых душ. О Гоголе было сказано, что он видит мир sub specie mortis (лат. с точки зрения смерти). Он сознавался, что у него нет любви к людям. Он был христианин, переживавший свое христианство страстно и трагически. Но он исповедовал религию страха и возмездия. В его духовном типе было что-то не русское».
Уничтожив рукопись, уже наутро Гоголь утверждал, что планировал сжечь только некоторые вещи, но под влиянием злого духа сжег все. Вскоре после этого писатель умер, не дожив совсем немного до 43 лет. Удивительный факт, но описание умершего Николая Васильевича перекликается с его описанием панночки в «Вие»:
«...Хома отворотился и хотел отойти от гроба, но, по странному любопытству, не утерпел и взглянул на нее. Резкая красота усопшей показалась ему страшною... В ее чертах ничего не было тусклого, мутного, умершего; оно было живо, и философу казалось, как будто она глядит на него закрытыми глазами. Ему даже показалось, как будто из-под ресницы правого глаза ее покатилась слеза».
Так и правый глаз Гоголя оставался полузакрытым. Между тем в «Завещании» писателя, опубликованном при жизни в начале его последнего сочинения – морализаторских и вызвавших раздражение даже у его близкий друзей «Выбранных мест из переписки с друзьями», он пожелал, чтобы его не погребали, пока не станут заметны следы разложения. Гоголь боялся быть похороненным заживо, в летаргическом сне.
«Завещаю тела моего не погребать по тех пор, пока не покажутся явные признаки разложения. Упоминаю об этом потому, что уже во время самой болезни находили на меня минуты жизненного онемения, сердце и пульс переставали биться… Будучи в жизни своей свидетелем многих печальных событий от нашей неразумной торопливости во всех делах, даже и в таком, как погребение, я возвещаю это здесь в самом начале моего завещания, в надежде, что, может быть, посмертный голос мой напомнит вообще об осмотрительности».
До наших дней сохранилась посмертная маска Гоголя, которую снял скульптор Николай Александрович Рамазанов. Он утверждал, что исполнил волю писателя. Миф о том, что Николая Васильевича похоронили живым, возник во время перезахоронения его праха с кладбища Данилова монастыря, которое подлежало ликвидации, на Новодевичье. Якобы писатель Владимир Германович Лидин, присутствовавший при эксгумации, заметил неестественное положение костей и повернутый набок череп. Была и более пугающая легенда – будто бы в гробу вообще не оказалось черепа.
Поразительно, но со временем черная плита с могилы Гоголя оказалась на могиле другого великого русского писателя – Михаила Афанасьевича Булгакова, оставившего миру роман о Советской стране, отказавшейся от Бога и оказавшейся в руках Сатаны. Изначально надгробный памятник состоял из черной мраморной плиты, символизирующей Голгофу, и бронзового креста. Плита после перезахоронения осталась в мастерских Новодевичьего кладбища, где ее однажды обнаружила Елена Сергеевна Булгакова. Она выкупила ее, после чего надгробие было установлено над могилой ее покойного мужа. По легенде, за восемь лет до смерти Булгаков во сне обратился к Гоголю со словами: «Учитель, укрой меня своей чугунной шинелью» – так сбылось его пожелание.
Читайте также: