Высокий, жесткий, в стихах – беспощадный, словно с вытесанными из камня чертами лица, – Владимир Маяковский был воплощением новой эпохи, эпохи краха прежнего мира и становления советского государства. К 130-летию поэта вспоминаем, как менялся образ одного из главных советских поэтов – от желто-черной полосатой блузы до смокинга, цилиндра и трости.
Начнем с шевелюры – волосы у Маяковского были густые, темные и непослушные. Как же получилось, что поэт решил расстаться с ними? Эта история подробно описана в воспоминаниях Корнея Чуковского. В 1915 году Маяковский приехал в Петроград и поселился в дачном поселке Куоккала на берегу Финского залива, а неподалеку находились дачи Репина (знаменитые «Пенаты») и Чуковского. Поэт тогда сочинял поэму «Тринадцатый апостол» («Облако в штанах»). По воспоминаниям Чуковского, Репин «с огненной ненавистью относился к той группе художников, которую называл «футурней». «Футурня», со своей стороны, уже года три поносила его».
В гостях у Корнея Ивановича часто бывали и Маяковский, и Репин, их случайной встречи он боялся – мог выйти нешуточный скандал. И вот в один из летних дней, когда Маяковский декламировал на террасе у Чуковского отрывки из неоконченной поэмы, являются Илья Ефимович с дочерью. По обыкновению церемонно поздоровавшись со всеми, художник просит поэта продолжить чтение и, к всеобщему удивлению, через некоторое время произносит влюбленно: «Браво, браво!» После «Тринадцатого апостола» следуют «Кофта фата» и «Нате» – Репин восхищенно сравнивает Маяковского с Мусоргским.
В итоге Репин приглашает 22-летнего революционера в мастерскую – писать портрет. Получить приглашение от Репина было большой честью, но поэт, не выходя из образа, отвечает: «А сколько вы мне за это дадите?»
К условленному дню Репин приготовил широкий холст, подходящие кисти и краски, до этого он все повторял Маяковскому, что хочет написать его «вдохновенные» волосы. Поэт явился с мастерскую обритым – специально зашел в парикмахерскую, чтобы уничтожить живописную шевелюру. «Я хотел изобразить вас народным трибуном, а вы…» – сокрушался Репин. Вместо большого холста художник взял маленький и писать стал неохотно.
«Всей своей биографией, всем своим творчеством Маяковский отрицал облик поэта как некоего жреца и пророка, «носителя тайны и веры», одним из признаков которого были «вдохновенные» волосы. Не желая, чтобы на репинском портрете его чертам было придано ненавистное ему выражение «не от мира сего», он предпочел обезобразить себя, оголив до синевы свой череп. Где теперь этот репинский набросок, неизвестно», – поясняет Чуковский.
Стоит отметить, что стиль одежды Маяковский менял не раз и придавал этому немалое значение – по его мнению, одежда служила одним из важных проводников нового художественного вкуса. Пожалуй, самым известным предметом его гардероба стала «желтая» блуза, в которой щеголял поэт в юности и которую надел на свое первое публичное выступление в Политехническом музее в 1913 году.
Облик поэтов-футуристов должен был соответствовать хлестким стихам, должен был шокировать буржуазного обывателя. Для этого выбирались яркие, броские вещи, а вместо цветка в петлице вполне могла появиться редиска или морковка. Не даром вышедший в 1912 году первый сборник стихов московской поэтической группы футуристов «Гилея», в котором дебютировал Маяковский, был назван «Пощечина общественному вкусу».
Для Маяковского пощечиной общественному вкусу стала полосатая желто-черная рубаха. Причина такого стиля, конечно, была не только в протесте против правила выступать во фраках и сюртуках, но и в отсутствии возможности покупать хорошую одежду. Семья жила бедно, во время учебы в Московском училище живописи, ваяния и зодчества у Маяковского было лишь несколько сатиновых блуз свободного покроя, которые он подпоясывал шелковым шнурком. Черно-желтую бумазею для своей знаменитой кофты он приобрел сам, обходя в поисках недорогой, но броской ткани мануфактурные магазины.
«Костюмов у меня не было никогда. Были две блузы – гнуснейшего вида. Испытанный способ – украшаться галстуком. Нет денег. Взял у сестры кусок жёлтой ленты. Обвязался. Фурор. Значит, самое заметное и красивое в человеке – галстук. Очевидно – увеличишь галстук, увеличится и фурор. А так как размеры галстука ограничены, я пошел на хитрость: сделал галстуковую рубашку и рубашковый галстук. Впечатление неотразимое», – писал поэт в автобиографическом очерке «Я сам».
«Желтая» блуза быстро стала символом русского футуризма, однако ее слава стала тяготить Маяковского. В 1914 году он писал в газете «Новь»: «Довольно! В прошлом году вам нужна была желтая кофта (именно вам, а не мне), нужна была вспыльчивость, где дребезгами эстрадного графина утверждаешь правоту поэтической мысли… Теперь мы будем ежедневно показывать вам, что под желтыми кофтами гаеров были тела здоровых, нужных вам, как бойцы, силачей».
К сожалению, блуза не сохранилась – в конце того же года поэт собирался в Петроград, а денег на дорогу не было. Тогда он продал несколько вещей старьевщику, в том числе «желтую» кофту. Среди экспонатов Государственного музея В.В. Маяковского в Москве есть лоскут полосатой ткани, из которой сшила блузу мать поэта Александра Алексеевна.
Кусок желтой ленты на шее сменил черный бант – его подарила художница Вера Шехтель, с которой тогда встречался Маяковский. Этот аксессуар был изображен на обложке первого сборника Маяковского «Я» 1913 года. А в конце года компания поэтов-футуристов собиралась отправиться в турне по России, и по этому случаю поэт решил обновить гардероб.
«Я не сразу узнал его, – описывал встречу с поэтом его друг Бенедикт Лившиц. – Слишком уж был он непохож на прежнего, на всегдашнего Володю Маяковского. Гороховое в искру пальто, очевидно купленное лишь накануне, и сверкающий цилиндр резко изменили его привычный облик. Особенно странное впечатление производили в сочетании с этим щегольским нарядом – голая шея и светло-оранжевая блуза, смахивавшая на кофту кормилицы».
Во время этого турне, в Казани, куда поэты прибыли в феврале 1914-го, они заказали фотографу рекламные снимки – Маяковский предстал в эффектном образе: в цилиндре, белоснежной рубашке, галстуке, кожаных перчатках, с изящной тростью.
Наметившийся курс продолжился после рокового знакомства поэта с семейством Бриков в 1915 году – Маяковский навсегда распрощался с дешевыми пестрыми рубашками. К тому моменту он уже хорошо зарабатывал и мог позволить себе собственный, а не арендованный смокинг – в компании женщин (а любовниц у поэта было множество) неизменно появлялся в элегантном образе. Лиля Брик начала выезжать за границу раньше поэта и оттуда высылала любовнику Владимиру и мужу Осипу одежду. В гардеробе Маяковского появляются рубашки пастельных тонов, бабочки, розовый смокинг с черными атласными отворотами, жилетка из красного атласа с темно-красными бархатными цветами...
В 1922 году поэт впервые отправился за рубеж, и если раньше гардероб формировался из вещей, которые покупала Брик, то с этого периода свой имидж Маяковский создает самостоятельно. Его облик становится более строгим: шляпа или кепка, английское или французское пальто, белоснежная рубаха, галстук, карманные часы, в нагрудном кармане поселилась дорогая авторучка. Многие вещи поэт покупал в Париже, сохранились кожаные портмоне, ремни, туфли, небольшой чемоданный несессер из желтой тисненой кожи с монограммой М.В. Из-за границы он привозил даже носки – в СССР их тогда шили без резинки (крепились на подтяжки), что было неудобно, поэтому Маяковский покупал и себе, и товарищам.
Еще одна знаменитая вещь Маяковского после «желтой» блузы – клетчатый пуловер, который купила ему жена художника Давида Бурлюка Мария Бурлюк на блошином рынке в Америке. Поэт очень полюбил эту вещь и буквально заносил до дыр.
Фото: Государственный музей В.В. Маяковского
Высокий (почти 190 сантиметров), мощный – Маяковского было видно издалека. Он обладал феноменальной памятью, мог прочесть наизусть целый сборник стихов, причем сохраняя их порядок. Стихи он сочинял на ходу, не записывая, и так же на ходу мог читать Ахматову, Пастернака, Северянина. Ботинки 46 размера с металлическими набойками и трость словно отстукивали ритм. Однажды в Берлине Маяковский выбрал в магазине невысокие спортивные ботинки на толстой подошве и потом написал про них: «Большие, дорогие и крепкие, как сама Россия».