«Наш дом не разбомбили только потому, что за нас молились...»

В преддверии Дня Победы журналисты и волонтеры «МИР 24» встречаются с ветеранами Великой Отечественной войны и детьми, пережившими блокаду Ленинграда. Многие из них в деталях помнят первые месяцы войны, первое врмя, пережитое в блокадном городе. Своими воспоминаниями поделилась Тамара Романовна Карпова из Уфы, которой на момент начала войны исполнилось четыре года. 

Моя девичья фамилия Безрукова, я родилась в Башкирии 16 февраля 1938 года. 

Мы жили тяжело, хотя мой отец, Роман Александрович Безруков, был хорошим специалистом, маляром-штукатуром. Мама, Зоя Емельяновна Безрукова, а в девичестве Скаредова, была грамотной – на то время она окончила семь классов образования. 

Ее отправили учиться в Москву на полевода, но она не поехала, потому что встретила папу. Потом родились мы – брат Юра 1936 года рождения, я с 1938 года и сестренка Люба, которая появилась на свет 10 марта 1940 года. 

Перед войной родители взяли нас, троих детей, и поехали в Ленинград. Конечно, мы и представить себе не могли, что начнется вскоре. Папа устроился по специальности, и мы поселились в Гвардейском районе Ленинграда на Охтинском проспекте, номер дома не знаю. 

Моей маме на момент переезда было 25 лет. Из-за того, что детей было уже трое, и нужно было помогать их воспитывать, с нами поехала сводная сестра мамы Клавдия с мужем (оан была на шесть лет старше моей мамы). Мамина мать вышла замуж за вдовца, и вот Клавдия была дочерью этого вдовца. Так и получилось, что Иванова Клавдия Емельянова, в девичестве Скаредова, всем нам крестной была. Ее семья также устроилась на работу, всем дали коммуналки, все было хорошо до тех пор, пока не началась война. 

Муж Клавдии – Михаил Иванов, а для нас – дядя Миша – вместе с моим папой ушли на фронт. Потом отец почти дошел до Берлина, был ранен, лишился двух пальцев. Про дядю Мишу, которого забрали в 1941 году, мы ничего не знаем с тех пор, как получили извещение: его отряд был разбомблен на призывном пункте, и потом он пропал без вести. Ему было 30 лет. 

 Когда мужчины ушли на войну, мы остались живы только благодаря нашей крестной. Мама потом говорила: «Если бы не Клавдия, я бы закрыла глаза и уши и убежала бы, только бы не слышать то, как вы постоянно плакали от голода». 

Мы с Юрой были терпеливее, а Люба постоянно кричала: «Дай-дай-дай-дай!». Я до сих пор помню, как она ползала по грязному полу и собирала грязь и крошки, думая, что это хлеб.

За хлебом ходила наша крестная. Однажды у нее вытащили карточки на всех пятерых – вот это был ужас. Но обычно она делила весь наш паек на три раза: утро, обед и вечер. И вот вскипятит воду в кастрюльке, лаврушку туда положит, накрошит хлеб и даст нам похлебать три раза в день. По воспоминаниям мамы, в первую блокадную зиму мы ходили на поле, собирали нам какие-то листья, крестная все это рубила и добавляла в похлебку. Благодаря стараниям Клавдии Емельяновны мы и выжили. 

Первая голодная зима в Ленинграде 

Голод в то время приводил многих людей к безумию. После одного из случаев, когда у соседей умер мужчина, его вынесли в общий коридор, а потом он пропал, мама перестала оставлять нас одних. Оказалось, что эти самые соседи начали его есть. Началось людоедство, и одна женщина даже рассказала маме, что нас, детей, тоже хотели украсть и съесть. 

Помню, как над городом висели большие серые аэростаты, хорошо помню развалины, железные ежи и прожекторы. Однажды мама рассказывала, как в Ленинграде встретила двоих немцев, они шли за нами и разговаривали по-немецки. Ей пришлось подхватить нас и как можно скорее убежать, чтобы не быть убитыми. 

Рядом с нашим домом стояла дальнобойная пушка, которая сбивала самолеты, поэтому всегда было шумно. Как только самолет приближался, мы прятались за угол, чтобы нас не достало осколками. Стекла выбило после первой бомбежки, вместо них была фанера. 

Мама вспоминала позже, что наш дом не разбомбили только потому, что за нас постоянно молилась одна жительница. «Была женщина, она каждый день рано-рано вставала и ходила вокруг дома с иконой, все молилась, молилась. Наверное, только ее молитва и уберегла наш дом», – рассказывала мама. 

Дорога в тыл 

В 1942 году 16 февраля, в мой день рождения, нас стали организованно вывозить из Ленинграда. 

Ладожское озеро замерзло, мы взяли два матраца, сели с ними в холодные телячьи вагоны. Один матрац положили на пол, на него легли трое детей в вторым матрацем накрылись. Так мы целый месяц ехали до Нальчика. 

В Нальчике нас поместили в гостиницу. Оттуда я помню квадратные столы, белые-белые скатерти и блюдца с мамалыгой – кукурузной кашей. Нас откармливали ей по две-три ложки. 

У меня в Ленинграде в первый год войны начались кровотечения из носа, рта, даже из ушей. Мама всеми силами меня пыталась откармливать – помню, как она покупала лук, крупный, сладкий, мелко-мелко его резала и заправляла подсолнечным маслом. 

Наша спокойная жизнь длилась месяц – немцы стали подходить к Нальчику. Мама вспоминала: однажды, когда они сидели с Клавдией в парке, к нам подошли местные парни и говорят: «Как немцы придут, мы всех русских сдадим». Нам дали выехать, а крестной долго не давали бумагу о разрешении на выезд. мама еле-еле добилась, чтобы ее отпустили из Нальчика. В результате нас по просьбе мамы взяли в Башкирию. 

Донос – и в тюрьму 

Мы ехали очень долго, но саму дорогу в поезде я не помню. В мае доехали до Уфы, с железнодорожного вокзала нас рассадили в телеги, отвезли домой на Воровского, 82. Рядом жила папина мать, баба Прасковья. В нашем доме уже жили квартиранты из Ленинграда, тоже эвакуированные. 

Мама начала устраиваться на работу. Сначала работала на «Заготзерно» около Сафроновской пристани. Ей удавалось прятать немножко пшеницу, она приносила ее, парила, и мы ели зерно прямо целиком. От него очень болели желудки, потому что мы все были совсем больные, с язвами. Помню, как упаду на кровать, зажмусь от боли...

Потом мама устроилась на Витаминный завод. Там все знали, что мы блокадники, и всегда передавали нам, детям, что-нибудь поесть. За время маминой работы нам даже дважды давали путевку в лагерь. 

К тому времени отец уже ушел с фронта. В Уфе ему дали работу – отделку русского драматического театра на улице Гоголя. Помню, как подростком туда приходила: зал был пустой, партер, сцена – и никого. 

Параллельно отец начал ремонтировать наш домишко. И вдруг одна из соседок написала донос, что он будто залез в чужую квартиру и украл там какие-то валенки. В свидетельницы она взяла двух своих пособниц, и отца ни за что посадили в тюрьму на целых семь лет. Понимаете, ведь он только приехал с войны, и нам всем нужна была его помощь, а мама опять осталась одна...

Мирная жизнь

К 17 годам у меня уже было 7 классов образования. Первым местом работы стала фабрика, где нас учили вышивать ришелье и гладью. В 1962 году фабрику перевели с улицы Зенцова-Коммунинистическая на Трамвайную. Я уже туда не поехала, так как было слишком далеко. Устроилась вместо этого на 40-й завод, монтажником радиоэлектронной аппаратуры, там проработала с 1962-го по 1993 годы. 

В 22 года я вышла замуж. В 1960 году родился сын Валерий, а в 1971 году – дочь Инна. Муж мой был родом из Смоленска. Его отец, Карпов Михаил Романович, во время войны был командиром партизанского отряда. Немцы собирались расстрелять детей, но партизаны успели их спасти. 

Сейчас у меня двое внуков: Вероника окончила Московский политехнических институт, Антон – Уфимский авиационный. Есть правнучка Катерина. 

Редакция благодарит за помощь в подготовке материала зампредседателя Башкироской региональной общественном организации памяти жителей блокадного Ленинграда Лилию Мифтахову. Другие воспоминания ветеранов, документальные хроники и исторические фотоснимки можно найти на сайте проекта «Помни блокаду».