Как организатор крупнейшего электро-индастриал фестиваля в России начал восстанавливать сельские клубы
16:41 30/07/2019
О русской деревне принято говорить, что «пациент скорее мертв, чем жив». Вместе с опустевшими селениями пропадают заброшенные, заколоченные дома – свидетели быта прошлых веков, часто вместе с утварью, деревянной резьбой и росписью. Поселок Усть-Поча развернулся на узкой косе между озером Свиное и рекой Поча в Плесецком районе Архангельской области. Археологи установили, что первые люди на этой земле появились в IV-V вв до н.э. Расцвет поселка пришелся на советские годы, когда в Усть-Поче работал леспромхоз. Тогда в нем проживало до 500 человек. Перестройку Усть-Поча пережила с трудом: сначала закрылись школа и детский сад, а затем и единственный клуб, работавший с 1968 года. В апреле 2019-го на одной из крупнейших русских площадок для краудфандинга инициативные жители запустили проект по восстановлению Клуба Усть-Починской запани, редкого сохранившегося примера архитектуры в стиле советский модерн.
Вместе с усть-починцами за дело взялись волонтеры, в том числе Максим Чистяков – один из организаторов крупнейшего электро-индастриал фестиваля в России Synthetic Snow. Как индастриал, EBM и синти-поп сочетаются с волонтерством в вымирающих деревнях, Максим рассказал корреспонденту портала «МИР 24».
– В этом году Synthetic Snow будет проходить в 17-й раз, с 2007 года ты являешься одним из его организаторов. Расскажи, как ты заболел этой музыкой?
– После 9 класса школы я поступил в Московский авиационный техникум им. Н.Н. Годовикова, это был 1991 год. На тот момент я был уже сформировавшимся металлистом по музыкальным взглядам и вдруг попал в среду, где у каждого свои музыкальные увлечения. Мы начали активно меняться кассетами, каждый хотел продвинуть какую-то свою музыку, вовлечь в нее другого. В то время в Россию уже пришла новая, непонятная музыка в альбомах «Psychic TV», «Laibach», позже «Front 242», но классифицировать, что это индастриал, я еще не мог. Например, у «Front 242» в некоторых песнях звучат гитары, поэтому мне казалось, что это некое ответвление металла, хотя гитары там полностью сэмплированные, живьем на них никто не играет. Потом, когда информации стало больше, мы узнали, что есть такие направления музыки, как индастриал, EBM, синти-поп, что это другая, альтернативная сцена. В какой-то момент я осознал, что слушаю ее уже больше, чем металл.
– Как в те времена вы узнавали новые группы, ведь их было не услышать по радио, а интернета толком в России еще не было?
– Доставали на «Горбушке». Было так: допустим, тебе понравилась какая-то группа и ты знаешь, как она называется. Ты подходишь к продавцу и спрашиваешь: а есть что-нибудь похожее? Результат мог быть неожиданным. Ты шел по этой огромной «аллее», по сторонам которой стояло множество палаток с музыкой, и отовсюду что-то играло – совершенная какафония звука. Бывало, что я узнавал что-то новое и таким образом, например, из палатки я впервые услышал «Think About Mutation» – это такая кроссоверная индустриальная группа. Я не глядя давал деньги и забирал кассету, просто потому, что за 30 секунд меня это захватило. Кстати, «Think About Mutation» стали одной из моих любимых групп.
– Одно дело – слушать, а как тебе удалось связать свою жизнь с музыкой?
– В начале 90-х в России появились первые журналы, посвященные альтернативной музыке, в основном металлу, но иногда там появлялись рецензии на индастриал и даже синти-поп. Долгое время я работал в журнале «Dark City», занимался продажами и очень внимательно изучал процесс производства – мне это было интересно. Потом меня позвали в журнал «Rock Oracle», на тот момент это было совершенно не наполненное издание. Были деньги, чтобы печатать, были люди, которые хотели это делать, но совершенно не понимали, как. Сначала я помогал с продажами, потом стал главным редактором и потом лет 10 издавал его, сначала на деньги тех людей, которые меня позвали, потом на свои. Я активно пытался наполнять журнал синти-попом, индастриалом и EBM, часто из-за этого мы ругались. Параллельно Russian Synth Community, которое основали люди из фан-движения «Depeche Mode», начали устраивать концерты. Я занимался их информационной поддержкой в Rock Oracle, а затем, когда из Russian Synth Community ушла пиарщица, пришел на ее место.
– Организация концертов и фестиваля – твоя основная работа или все-таки хобби?
– Для меня это основная работа, помимо фестиваля в год мы организовываем порядка восьми концертов. Фестиваль – это просто ежегодное событие, оно может быть и плюсовое, и минусовое. Мы работаем без спонсоров, потому что на эту историю обычно никто не подтягивается. Так что мы играем на свои деньги и можем их потерять, если будет неблагоприятное стечение обстоятельств, например, если мы поверили в определенный лайн-ап, а люди сказали «нет, нам это неинтересно». Преимущественно это все равно успешно. Признаюсь, что есть набор артистов, с которыми мы знаем, что точно не «пролетим», с которыми мы давно работаем.
– Кто сегодня основная аудитория этой музыки, есть ли приток молодых лиц, или это та же тусовка, которая сформировалась еще в 90-е – 2000-е годы?
– Это сложившаяся аудитория, 500-600 человек в возрасте 35+, которые просто любят эту музыку и ходят на нее всегда. Какой-то процент молодых есть, но он минимален. Эта музыка во всем мире в принципе стареет. Появились новые имена, которые играют примерно то же самое, но под другим соусом, например, группа «She Past Away», на которую ходит условная молодежь. Это готы, которые поют на турецком языке готик пост-панк. Принципиальных музыкальных отличий нет, но они не ходят в черном, не красят губы. Молодежь смотрит на «Clan of Xymox» – это «деды», но им, наверное, смешон их имидж. То есть произошел некий ребрендинг, молодежь будет слушать тот же пост-панк, если выйдет музыкант во Fred Perry с модной стрижкой из барбер-шопа.
– Когда я узнала, что ты занимаешься волонтерством и ездил восстанавливать сельские клубы в Архангельскую область, признаюсь, это было неожиданно, потому что контрастирует с твоей работой – всей этой эстетикой «темной сцены», мрачной изнанки мегаполиса. Как получилось, что ты стал волонтером?
– Одно проистекает из другого. В связи с особенностями работы у нас с женой очень много свободного времени. Вся работа, кроме как в день концерта и за день до него, делается из дома. Фактически тебе нужен только интернет. При нашем объеме в семь-восемь концертов в год, три летних месяца – это каникулы, потому что летом люди разъезжаются, это не очень хороший сезон. Большое количество свободного времени и то, что работа приносит удовольствие, – это начало немножко заедать, превращаться в рутину. Появилось желание добавить в жизнь какой-то сложности. Ведь в жизни просто так ничего не бывает, надо сбалансировать. Поэтому пришла мысль о волонтерстве, работе без оплаты.
Изначально нам очень хотелось съездить в Кенозерский национальный парк в Архангельской области. Там и находятся села Поча и Усть-Поча. Когда я еще работал в журнале, я брал интервью у группы «Шесть мертвых болгар» – это культовая экспериментально-индустриальная архангельская группа. У них был альбом, основанный на северном фольклоре: народные песни в электронной аранжировке. Я спросил, почему они сделали такой альбом. Они рассказали, что живут в Архангельске, и Кенозерский национальный парк заказал им рекламный ролик. Для этого они записали местный хор ансамбля «Кенозерочка». Запись получилась сырой, и они с группой начали ее дорабатывать: наложили сверху партии вокала, электронику. В итоге из этого материала получился целый альбом. Я заинтересовался, начал искать информацию и вскоре попал в Кенозерье с фототуром. Сотрудники нацпарка рассказали, что у них есть волонтерский проект: надо подать заявку, и можно приехать чинить деревянные часовни. Мы с женой заполнили заявку, и нас взяли в двухнедельный проект. Это был 2013 год.
Первый раз мы попали в международную группу, там были греки, бельгийцы, французы, голландцы, чувак с Тайваня, испанка. Были и девушки, и ребята, всего 15 человек в возрасте от 25 до 45 лет, все – очень яркие люди. Нас забрасывали на какой-нибудь остров с палатками к какой-нибудь часовне, которая стоит 100 лет, никому не нужная, и мы трое-четверо суток там жили и выполняли работу, совершенно отрезанные от мира. Взаимоотношения в группе были очень хорошие, было весело, я смотрел на все с открытым ртом, и это впечатление усиливалось от красоты природы, проживания «дикарями». Это было настоящее приключение! Мы перемещались между местами работ на огромной барже, трактор завозил на нее наши вещи, и мы ехали под солнцем или дождем. Греки играли свою музыку, пели песни, было чувство опьянения. С этого и началась вся моя волонтерская история.
Каждый раз компания разная, бывает поинтереснее, бывает «потухлее», но все равно хочется повторять и повторять. И обязательно хотя бы один проект в год мы с женой делаем в Кенозерье, это уже наша малая родина, старт всего нашего волонтерства. В 2019 году мы уже три раза там были на трех разных проектах.
– Что тебе дает волонтерство, ты получаешь удовлетворение от того, что прикладываешь руку к сохранению культурных памятников? Условия, которые создаются для волонтеров, способствуют работе?
– Я чувствую удовлетворение не столько от результата, от того, что мы делаем доброе дело, сколько от самого процесса. Я получаю кайф даже от физической работы. Мне говорят копать яму глубиной два метра, я копаю, и мне хорошо.
Условия бывают разные, мы вписываемся в такие проекты, где ты оплачиваешь только дорогу до вокзала или аэропорта в ближайшем к месту работы городе, оттуда уже тебя забирают и делают трансфер до финальной точки. Чаще всего ты живешь в деревне у местных жителей. Бывают палатки, бывает, что все спят в спальниках на полу какого-нибудь общественного пространства. Кто-то ездит плацкартом и ест доширак, я не люблю плацкарт и езжу в СВ. Скажем, билет до Архангельска стоит шесть тысяч в одну сторону. Если ехать плацкартом, это порядка 1,5 тысячи в один конец. Из аэропорта ты приезжаешь на «минивэне» в заповедник. Что хорошо – там практически нет магазинов, поэтому денег не тратишь.
Обычно условия прописываются в описании проекта, и чаще всего они совпадают с реальностью. Например, в Астраханском заповеднике ты живешь вообще как в доме отдыха. Там помещение типа хостела: три комнаты, двухэтажные кровати, два туалета, душ. Кормят три раза в день в столовой, то есть ты даже не готовишь. Два раза я там был, каждый раз набрал за проект три килограмма, потому что питание как в пионерском лагере. Астраханский заповедник для всех сомневающихся (хотя там может быть не очень интересная работа) – идеальный вариант, чтобы понять, что такое волонтерство. Ты будешь жить в максимально комфортных условиях, попробуешь работать в коллективе незнакомых людей, узнаешь, что такое заповедник. Это идеальное место для старта, если ты не хочешь сразу погрузиться в палатки, 10-километровые переходы по болотам или опасную работу бензопилой, которую ты никогда не держал в руках.
– Расскажи о проекте по восстановлению клуба в Усть-Поче.
– На территории Кенозерского национального парка находятся деревни, они являются его частью. Руководство парка очень тесно сотрудничает с местными жителями, помогает им интегрироваться. Поскольку деревенская жизнь затухает, есть люди, которые хотят ее оживить. Был у них клуб, некое общественное пространство, где были танцы, бильярд, театральные постановки, кино. Здание очень красивое, в стиле советский модерн, его проектировал один из местных жителей. Клуб деревянный, стоит в живописном месте на берегу реки. С 90-х годов, когда самый ад опустился на эту местность, когда все люди повалили в город, клуб стоял заколоченный, и сейчас жители хотят, чтобы в селе снова появилась культурная жизнь. У них есть самодеятельность, тетушки поют северный фольклор, они хотят, чтобы были кинопоказы, торжественные мероприятия и прочее. Это здание нужно было привести в приличный вид.
Жители запустили краудфандинг, собрали деньги. Энтузиастов от деревни пять человек: два мужика и три женщины. Остальные вроде и хотят, но у них более важные дела. Можно же в огороде копаться, когда говорят: «В эти две недели все приходите делать клуб». При помощи нацпарка набрали 10 волонтеров. Мы положили начало, но там еще работать и работать. Волонтеры попались качественные, поэтому удалось сделать большой объем работы. Например, приехала семейная пара, которая недавно построила свой дом в деревне, многое они взяли на себя. Работы было много, начиная с того, что нужно было вынести скопившийся мусор, оторвать старые гнилые доски, чтобы потом заменить их на новые, хорошие. Мы красили фасад со всеми этими наличничками в пять цветов, обшили, сделали стены в зрительном зале. Еще два волонтера привезли с собой видеопроектор, и, когда прибрали зал, клуб сразу же открыли. Дети приходили смотреть «Капитана Врунгеля», «Остров сокровищ», для взрослых показывали, «Нелюбовь» Звягинцева.
– Я читала, что в селе сегодня живет 200 человек, чем они там занимаются?
– Среди них есть сотрудники парка, инспектора, кто-то ездит работать вахтовым методом, кто-то рыбу ловит. Я так понял, что с земли своей никто полностью не живет, как крестьянин, все равно люди где-то еще работают.
– С вами происходили какие-нибудь курьезы во время поездок?
– В 2018 году мы работали в деревне Поча, это тоже бывший лесозаготовительный поселок, и тоже делали клуб. В основном я работал с одним местным мужичком, мы таскали землю и сажали газон. Он все время рассказывал мне какой-то криминал, что у них в Поче перед клубом тысяча человек на топорах дралась, что участковый боялся на улицу выходить. «Я в Москве жил в 90-е, – говорит, – я никого не боялся, потому что я из Почи, мы все сидели». Рассказывал, что в начале деревни жили на вольном поселении зэки, которые добывали смолу в лесу. «Зэки нас тоже боялись, – говорит, – мы их гоняли». В общем, все время нагнетал, что эта Поча – жутко криминальное место. Покосившиеся двухэтажные серые бараки, остатки лесозаготовок, все это действительно вызывало ассоциации с суровыми мужичками и драками перед танцклубом. Потом приехали сотрудники парка, и я рассказал девушке из PR-отдела парка про эти истории. Она говорит: «Да, хорошо, что они, наконец, взялись за ум, потому что это самый маргинализированный участок нашего парка. Представляешь, здесь раньше забивали людей до смерти ногами!»
Вскоре выяснилось, что в последний день проекта в Поче будет отмечаться День села, и нас собирались чествовать. После всех этих рассказов мы представляли себе, что День села – это когда все напились и начали друг в друга стрелять из ружей. Мы говорим, может быть, не стоит, может быть, мы уедем раньше?.. Как-то утром идем по деревне с женой, к нам подходит пьяненький мужичок, начинает вопросы задавать. Вроде безобидный, позвал меня на рыбалку и говорит: «Я живу в том-то доме, если не найдешь, спроси у любого, где живет сын Золотого Ушка». Мы решили, что это местный авторитет, типа Золотая Ручка, и лучше держаться подальше. Потом стояли с местными тетками, гвозди выдергивали, они говорят: «О, Золотое Ушко пошел». Я спрашиваю: «Женщины, расскажите, почему Золотое Ушко?» Они отвечают: «У него была бабушка такая добрая, она его папу, когда он был маленьким, брала на ручки, в ушко целовала и говорила: «Ты ж мое золотое ушко!».Теперь всю семью так и зовут. На следующий день был День села: поставили столы, самовар, выступали баянисты, все были на позитиве, плясали, радовались, и вся мрачная картина рухнула.
– Если человек в России захотел стать волонтером, что ему делать?
– Есть площадка Greenboard, лучше всего подписываться на нее «Вконтакте», потому что они у себя в ленте выкладывают все новости. Еще одна площадка – Goodsurfing. У Goodsurfing есть сайт, там можно зарегистрироваться в качестве волонтера или организатора проектов, есть волонтерские блоги и прочее. Если интересует конкретное место, заповедник, можно просто зайти на сайт и написать туда, поинтересоваться, нужны ли им волонтеры. Обычно все готовы принимать волонтеров на разных условиях. Я мониторю по этим двум площадкам, хотя есть и другие.
В основном едут девушки, мужчин среди волонтеров не хватает. Иногда девушкам на заявки отвечают так: приезжайте, но привезите с собой мужчину, хотя бы одного. Даже на проекты, где надо строить, все равно пишут девушки, потому что ребят дефицит. Может быть, ребята хотят, но опасаются, что чего-то не сумеют. Может, девочки более любознательные и подвижные, может, это с рациональностью связано, потому что многие не хотят работать бесплатно. Я всем своим друзьям рассказал, что есть такая история, все говорят «ты молодец!», радостно смотрят мои фотки, но никто еще почему-то не стал волонтером.
– Куда собираешься поехать в следующий раз?
– Мы только приехали с Сахалина, так далеко еще не забирались, следующий проект на Белом море, в деревне Лопшеньга. Туда раз в неделю летает маленький самолет Ан, в деревне есть небольшой аэродром и деревянное здание аэропорта. Мы будем его чинить. На этот раз поеду один, потому что в заявке было семь мужчин, а мне очень хотелось вернуться на Белое море. В прошлый раз там разразился шторм, и нас эвакуировали, мы пробыли только двое суток.
– Волонтерство помогло тебе избавиться от каких-то ложных ценностей или комплексов?
– Когда ты городской житель, многие инструменты ты ни разу не держал в руках. Ушел страх взять в руки инструмент и начать что-то делать. Всему можно научиться, в этом нет никакой проблемы.
