17 сентября православные верующие отметили праздник иконы Божией Матери «Неопалимая Купина». Эта икона принадлежит к числу наиболее чтимых святынь русской православной Церкви. У нее очень сложная символика, в которой трудно разобраться. Она вмещает в себя одновременно рассказ о пророке Моисее и о неопалимой купине (не сгоравшем кусте) из Книги Исход. И лик Богородицы, которая, как ветхозаветная купина, осталась невредима при непосредственном соприкосновении с Богом.
На Руси множество чудотворных икон, которые очень почитаемы в народе. О том, чем иконы отличаются от картин, что такое «бездушные» иконы и правда ли, что на иконе нельзя изображать эмоции, рассказал в интервью MIR24.TV ректор Свято-Филаретовского института, автор спецкурса «Основы языка изобразительного искусства», искусствовед Александр Копировский.
Александр Михайлович, могут ли иконы передавать земные чувства и эмоции?
Александр Копировский: Посмотрите на лик Богоматери на Владимирской иконе. Здесь есть эмоция или нет? Только не спешите. Есть, но преображенная. Понимаете, вычесть эмоцию – будет дырка, бездушность. Нагнетать эмоцию – будет эмоциональная картина, которая бьет по нервам. Тоже иногда полезно, но, конечно, не для храма, не для молитвы. А вот преобразить эмоцию – это высший класс. Когда мы смотрим на ее лик, мы понимаем, что с одной стороны, она бесконечно далеко от нас, а с другой стороны, что она на нас смотрит. И вот это ощущение какой-то печали. Иногда эту печаль трактуют так, что она переживает за судьбу своего Сына. Но совершенно очевидно, что она за нас переживает, за тех, кто на нее смотрит, как бы видя нас и видя еще что-то. Есть эмоция? Есть. Но какая? Вот это самое главное – на иконе с эмоциями надо что-то сделать, в этом задача иконописца.
Должен ли иконописец быть художником?
А.К.: Мне очень понравилось, как одна девушка на нашем семинаре ответила на подобный вопрос. Она написала две вещи: иконописец должен быть художником и отвечать за то, что он сделал. Я подумал: вот, отлично. Наверное, многие помнят фразу знаменитого иконописца архимандрита Зинона (Теодора) о том, что иконописец должен убить в себе художника. Правда, там был определенный контекст: прежде чем его убивать, им надо быть. Но все равно фраза плохая, да простит меня отец Зинон, даже с контекстом. А вот то, что сказала эта прекрасная девушка: иконописец должен быть художником и отвечать за то, что он сделал, – отлично!
Только весь вопрос в том, перед кем отвечать. Перед заказчиком? Перед священником? Перед самим собой? Перед кругом таких же иконописцев? Ответ – нет. Перед Богом? Чтобы ответить на этот вопрос, нам надо как бы нырнуть с поверхности на глубину, на которой можно спокойно говорить. Потому что когда вот так в лоб сталкиваются мнения и начинают спорить, тогда образ куда-то ускользает, его уже не видят. А между тем, чтобы ответить, в него надо вглядеться очень хорошо.
Имеет ли иконопись право на художественность и в чем предназначение иконы и картины?
А.К.: Даже в любой стилизации сейчас присутствует элемент живого поиска. Художники ищут. В 1996 году была большая конференция с участием Музея имени Андрея Рублева, на которой стали говорить, что иконы должны быть совершенно вне художественной красоты, они должны быть символичными, духовными, условными. И тогда один священник-иконописец сказал: «В борьбе с душевностью мы получили бездушную икону». К сожалению, очень часто происходит именно это.
Про предназначение: мне однажды пришлось вести экскурсию по иконам в Третьяковской галерее, и, как это бывает, подходят разные люди, случайно бродящие по залу, и начинают тихонько слушать. И смотрят, смотрят, смотрят.
А когда наша группа уже уходит, я слышу, как человек сам себе под нос говорит: «Уходить не хочется». Вот это самый главный эффект от иконы. Икона, как и картина, нас пробуждает, она в нас что-то открывает. Вообще, произведение искусства – это в некотором смысле тайна, ведь это создание жизни заново.
Что общего у иконописи и живописи?
А.К.: Настоящую икону и настоящую картину роднит, как хорошо сказала искусствовед Юлия Алешкова, «живая явленность Первообраза». Если в иконе этой живой явленности нет, то она – просто вещь, знак. И уже не так важно, какими средствами выражено ее содержание – акцентированием эмоций или, наоборот, подчеркнутой отрешенностью. Важно, чтобы она оставалась, эта живая явленность, чтобы образ был живой – не оживленный, а живой. Перед таким образом человек уже не сможет просто расслабиться, потому что это явление жизни какого-то другого порядка, перед которым он, наоборот, начинает что-то о себе думать и понимать.
Может ли икона превращаться в картину и наоборот?
А.К.: Обратимся к «Тайной вечере» Леонардо да Винчи. Я смею утверждать, что это не картина, точнее, не просто масляная роспись. Где это изображение? Совершенно верно, в трапезной. Не в храме, но в трапезной. Значит, монахи смотрят на этот образ, и их столы практически примыкают к этому столу. Понимаете, какой это эффект? Это эффект присутствия, а не просто отдаленного воззрения. Смотрите, как все развернуто на зрителя: зритель очень активно приглашается туда. Понятно, что речь не столько о молитве, сколько о сопереживании и, может быть, какой-то медитации.
А вот мы с вами в храме в Подмосковье, в Пушкинском районе, село Царево. Скучноватый иконостас XIX века. Вот мы приближаемся к Царским вратам – и видим там что? «Тайную вечерю». Но у Спасителя сияние вокруг фигуры, над ним надпись «ИС ХС» – «Иисус Христос», и четко, крупно: «Тайная вечеря». Вот и все – это икона.
Двинемся дальше. Гравюра Леонтия Бунина на тему Тайной вечери. Приглядитесь. Замедленное созерцание сменилось – смотрите, какой динамикой: все как-то задвигались, а Иуда – так просто убегает. Вот он на переднем плане, он развернулся. Все, он уходит. Такой контраст, сила, яркость! Конечно, это картина!
А вот уже гравюра Леонтия Бунина, переведенная в икону Симоном Ушаковым. Видите: только что был такой динамичный взлет, резкие угловатые линии, вообще так все стеснено в кучу. А здесь апостолы все не просто с нимбами – у них одежды, как у Христа: зеленые и красные с обильной, очень интенсивной позолотой. И нимбы, и сияние. А Иуда рядом с ними – полный контраст. Здесь он без нимба, темный, и так же встает, уходит – он полностью вне этого образа апостолов. Понимаете, от Леонардо да Винчи уже ничего не осталось! Картина переработана в икону – и очень интересную икону! Ушаков просто взял и переработал гравюру Бунина, а гравюра – это переработанный да Винчи, в икону. Это картина или икона? Вот видите, как хорошо. Корни – картинные. И вот они как-то преобразились. То есть дело мастера боится.
Ну и вот, наконец, «Троица» Андрея Рублева. Рублев – это уж точно не картина, это же икона, правда? Обращаемся к тексту о ней священника Павла Флоренского. Он писал, что фигуры находятся в согласии, в безмолвной беседе. При описании их поз подчеркнута «грация взаимных склонений», и трактуется она как «бесконечная друг перед другом покорность». Это икона?! При такой трактовке – это типичная картина с ее тремя единствами по Буало: времени, места и образа действия. В ней как будто раскручивается какой-то сюжет: ангелы разговаривают, склоняются друг перед другом, выражая друг другу покорность. Вот так просто, с точки зрения картины, можно психологически рассматривать икону Святой Троицы. Но разве она – картина?