Корреспондент «МИР 24», путешествуя по Южной Америке, заехал в Гондурас. Оказалось, что гондурасцы, как и мы, любят выпить, полагаются на авось и чинят технику молотками. Нашлось и несколько отличий. Например, гондурасцы пьянеют гораздо быстрее, чем мы.
Я покидал гондурасский городок Трухильо – последний оплот цивилизации на северо-востоке Гондураса.
Тут даже имелась вечерняя школа для гарифуна – народа, получившегося из смешения карибов, коренного местного населения и негров, попавших на остров с потерпевших крушение невольничьих кораблей испанцев.
Со стен кабинета литературы на чернокожих учеников взирал портрет настоящего Пушкина. Александра Сергеевича. Он висел среди целого ряда других "выдающихся негров человечества" – так было написано на дощечке. Правда, прочих "выдающихся негров" узнать мне не удалось.
Оказавшись в соседнем штате, я быстро осознал, что здесь вечерняя школа – непозволительная роскошь. По вечерам на улицах темно, а электричество в самый крупный по площади штат Гондураса Gracias a Dios, увы, не провели. Gracias a Dios по-русски означает "Спасибо Богу". Впрочем, за что спасибо непонятно. За то, что так и не провел сюда свет?
Вместе с электричеством заканчивались дороги и вообще все блага цивилизации. Наступал край бездорожья, малярии, комаров и болот. Одно слово – Москития.
Москития – что-то вроде нашей Якутии: большая, мокрая, наполненная полчищами насекомых. Вместо аномальных холодов существенной опасностью тут являются тропические болезни, переносимые летающими кровососущими паразитами.
– Поаккуратнее там. Комары – не самое страшное, – предостерегали меня местные негры. – На Панамериканском шоссе сейчас активно отлавливают наркотраффикантов, поэтому они лезут через Москитию, где почти нет никаких проверок.
Границу между Гондурасом и Никарагуа в тех краях и в самом деле почти не охраняют. Нарисованный на картах пограничный мост есть только на картах, страны же разделяются грязной быстрой речкой.
Последним официальным иностранцем в тех местах, как я выяснил уже позже, до меня был какой-то заезжий мексиканец. Несколько месяцев назад.
Запасшись каплями для фильтрации воды и портативными солнечными панелями для зарядки батарей, я выехал в сторону Москитии. Я старательно наслаждался последними километрами асфальтового покрытия. Вскоре дорога превратилась в проселок, а затем и вовсе закончилась.
Попутчиком моим был гондурасец-расист неиндейского происхождения, непрерывно прикладывавшийся к слабоалкогольной водке из четвертьлитровой бутылки и задиравший редких встречных крестьян и девушек:
– Эй, вы, необразованные индейцы! – кричал он на испанском, постепенно напиваясь.
Наконец, он уснул и великодушно разрешил солнцу плавить его пьяный организм, а ямам – отбивать бока. Микроскопическая по нашим представлениям доза водки свалила гордого неиндейца буквально наповал. Впрочем, все латиноамериканцы не самые стойкие потребители алкоголя, и не важно, течет ли в них индейская кровь или нет.
Наконец, мы приехали. На шумном причале индейцы грузили ящики с "Кока-Колой" и пивом в утлые лодки. "Кока-Колой" и пиво, пожалуй, единственные элементы цивилизации, которые сюда проникают.
В этих краях обитают индейцы мискито. Одеваются они уже вполне по-европейски, мастерски управляются с моторными лодками и даже иногда умеют их чинить. Говорят мискито на своем языке, но, как почти везде в Латинской Америке, знают испанский.
Классовые различия здесь малозаметны, но со временем понимаешь, что богатые и бедные есть и тут. Деревушки побогаче с наступлением темноты гремят генераторами, а победнее – ложатся спать. Богачи плавают на лодках с мотором, а бедняки рыбачат с обычных парусных лодок. Парусами отлично работают холщовые мешки из-под риса.
И богатые и бедные предпочитают жить в деревянных домах на сваях. Только так можно спастись от наводнений и дождевых потопов.
Несмотря на то, что это северное полушарие, период с июня по август тут называют зимой, потому что идут постоянные ливни.
В первый день пройдя километров двадцать пешком и осилив несколько рек вброд, я, наконец, остановил проходящую мимо лодку.
– В Брюс-Лагуну?
– Куда же еще, садись!
В городке Брюс-Лагуна – первой крупной точке на карте – я остался пожить в католическом храме, стоящем на самом берегу.
На следующий день к нам пришвартовалась лодка явно не местного происхождения. Из нее выгрузились белые проповедники в рясах и двинулись к церкви.
– Привет, – протянул руку старший. – Мы католики из Барселоны, приехали в эти джунгли сеять слово Божье.
– Так за несколько веков до вас тут все давно посеяли.
– Нет, – строго ответил пастор. – С местным населением мы должны проводить регулярную работу!
Он поднял палец, показав куда-то в ту сторону, где, предположительно, должен был находиться Бог.
Прямо с корабля святые отцы отправились, нет, не на бал, а по домам старых и немощных индейцев. Лечить словом, молитвой и песней. Я снимал все на камеру, собирая информацию для будущих репортажей.
По дороге выяснилось, что барселонский пастор уже несколько лет жил в городках выше по течению, а его молодые коллеги, похоже, приехали к индейцам за экзотикой.
Мы шагнули внуть одного из деревянных домов. На кровати плакала бабушка в платке. Пастор побрызгал на нее святой водой, и плакать она перестала.
Сосед бабушки сидел дома с разрубленной ногой и не мог двигаться.
– Что с ним сделали? – спросил я.
– Заезжие отморозки из столицы пытаются поделить сферы влияния и запугать местных индейцев.
– Да что брать с бедных индейцев? – мой вопрос остался без ответа.
Тегусигальпа и Сан-Педро-Сула входят в тройку самых криминальных городов Латинской Америки, уступая лишь венесуэльскому Каракасу. Когда в столицах грабить уже некого, бандиты начинают шастать по деревням и глубинкам.
Через пару дней пастор засобирался дальше, в глубь Москитии, вверх по течению рек. Его проповеднический тур лишь начинался.
– Слушай, пастор, – начал я. – А не мог бы ты, во славу Божью, взять и меня. Могу подкинуть денег на бензин.
– Не получится, – вздохнул он. – Лодка может перевернуться.
– И даже Бог не поможет? – грустно спросил я.
– Нет, тут он бессилен, – заулыбался пастор.
Католики уехали, а я остался. На следующий день в городке начинался праздник Лемпиры.
Лемпира – национальный герой республики, что-то типа нашего Ильи Муромца. Только вполне реальный, не мифический. В Гондурасе он считается главным борцом с испанскими завоевателями. В честь него называют населенные пункты, корабли и даже национальная валюта Гондураса – тоже лемпира.
Детей нарядили в картонные наряды и обклеили бумажками. Мальчикам выдали луки со стрелами, чтобы те больше были похожи на освободителей, а девочки гуляли просто так. Дети из семей победней нарядились в обычные мешки из-под муки.
На центральной улице городка развернулось настоящее шествие. Перекрывать дорогу не пришлось. Единственный здешний пикап, являющийся одновременно и такси в аэропорт и машиной скорой помощи, простаивал под навесом, прячась от жары.
Пляски, хороводы, восхваления Лемпиры, организованные администрацией единственной сельской школы, продолжались почти целый день.
– Я российский журналист, – представился я учителям и директору. – Изучаю Москитию и интересуюсь вашим языком.
Узнав о том, что к ним в глушь забрался такой почетный гость, сельчане сделали участником шествия и меня. А заодно подарили учебник языка мискито, прямо из школьной библиотеки.
К утру праздник закончился. Пора было отправляться дальше. К тому же лодку, на которой мы собирались плыть, по слухам почти починили.
– Осталось мотор до ума довести, – обнадежил меня лодочник, уже не первый день откладываваший отправление.
Доводить до ума мотор доверили механикам, которые уже с утра были пьяны. Несколько часов они колотили не самую новую «Ямаху» молотком и вливали в себя дешевый самогон. Наконец они отрапортовали:
– Готово.
– Им точно можно доверять? – спросил я капитана.
– Конечно! – заверил он, расплатился с механиками, и мы стали забрасывать в лодки полупустые коробки.
Я, как чуял, сломаемся. Так и вышло. Гондурасцы чем-то похожи на русских: часто полагаются на авось, а техника тут чинится с помощью молотка, водки и чьей-то матери.
Проплыв по камышам и ручьям с пару часов, мы встали. Оказалось, что у капитана на лодке не было даже отвертки. Из всех инструментов на судне оказалось только мачете и мой ножик. Ножик и мачете в борьбе со сломанным мотором были бессильны. Нам пришлось на веслах тащить нагруженную коробками лодку против течения до ближайшей избушки, чтоб в ней отыскать нужные инструменты.
На судне было лишь три мужика, включая меня, и не старая еще тетка, которая в свои сорок лет уже успела стать бабушкой. С нею ехал ее потенциальный зять, ухажер дочери. Еще были капитан и я.
Почуяв неладное, тетка начала молиться богу и причитать, что мы умрем, никуда не доплывем и придется нам ночевать тут, в джунглях. После смерти, конечно. "Лучше б весло взяла, дура!" – подумал я.
В избушке инструментов не оказалось, но мотор как-то починился сам. В итоге, трехчасовое путешествие растянулось на целый день, но мы таки доплыли до деревушки Ахваз, в которой я остался еще на пару дней.
У Высоцкого в одной из песен поется:
«Бабы, тряпки и корзины,
Толпами народ,
Бабы, тряпки и корзины –
Заняли проход».
Примерно на такой грузовой лодке я, спустя несколько дней, поехал дальше. Бабы, тряпки, коробки, мотоциклы, бананы, велосипеды, шины, живность, пустые бочки из-под горючего – все шумно грузится на эти лодки с крошечными моторами. Моторы не только крошечные, но и медленные. Так капитаны экономят топливо.
Впрочем, для местных жителей преимущества грузовых лодок очевидны: они дешевле рейсовых пассажирских аж вдвое. Пассажирские лодки плывут быстрее, там есть сиденья и даже навес от дождя. Но этими сомнительными преимуществами местное население легко жертвует в пользу дешевизны.
Еще через один световой день пути я приплыл в Пуэрто-Лемпире, столицу и самый крупный город Москитии. В столице этого огромного бездорожного региона, есть достопримечательность – затонувший корабль, который вез наркотики. Куда делись наркотики – никто не знает (или знает, но не говорит), а корабль так и лежит на боку возле порта в лагуне.
Когда-то, в не такие уж далекие времени, в городе было электричество и даже Интернет. Я зашел в одну из парикмахерских, в которой гудел генератор и можно было зарядить свои батарейки.
– Парень, у нас опасно ночевать на улице! – сообщил мне индеец, заканчивавший стрижку. – Прыгай на мотоцикл, и едем ночевать ко мне.
Семья у индейца была смешанной, жена – гарифуна, сам он – мискито. Пища на столе и дети, бегавшие вокруг, тоже, естественно, были смешанными. По счастью, основным языком в семье был испанский. Чистокровным здесь был только попугай. Но на каком языке говорила эта зеленая птица, мне разобрать не удалось.
На следующее утро, поставив штамп в паспорт, я побрел в сторону границы. Тут уже начиналась грунтовая дорога, по которой несколько раз в сутки проползали полноприводные пикапы и доставляли гондурасцев до грязной речки, отделявшей их родину от Никарагуа.
На погранпункте никаких штампов не ставили, лишь бегло проверяли паспорта. Вся земля вокруг навеса, заменявшего миграционный офис, была изрыта кабанами, а вокруг паслись куры и овцы.
Никарагуа встретило меня все таким же бездорожьем, по которому тряслись редкие «КамАЗы», завезенные сюда в давние времена советско-никарагуанской дружбы. Но тут начинается совсем другая история…
