Марлен Хуциев как медиум советской эпохи

15:56 19/03/2019

19 марта из жизни ушел один из классиков советского кинематографа Марлен Хуциев. Он прожил долгую жизнь, но за 93 года снял, по современным меркам, совсем немного фильмов. О мистике в творчестве Марлена Мартыновича порталу «МИР 24» рассказал киновед Александр Шпагин.

Марлен Хуциев был в нашем кинематографе художником-медиумом, потому что движение его фильмов – это движение души советского человека, которая открывала какое-то большее, метафизическое пространство после времени сталинизма, считает кинокритик. «Вначале это была просто «Весна на Заречной улице», но при этом осознание, что люди разные на свете и далеко не всегда бывает прав только пролетарий или только интеллигент», – говорит киновед.

Фильм «Застава Ильича», или «Мне двадцать лет» (первое название Хуциеву нравилось больше) не случайно вызвал раздражение Хрущева, потому что там впервые было констатировано отделение индивидуального мышления от коллективного, говорит Шпагин. «Люди останавливались, задумывались, пытались осознать, кто они, что они, но, во всяком случае, уже чувствовали свою отделенность от теплого коллективного тела и от идеологии. И в общем от народа тоже», – рассказывает критик.

«Июльский дождь» – это одна из первых картин и, можно сказать, манифест экзистенциализма, то есть ощущение богооставленности в стране, которая о Боге тогда ничего и не знала. Но здесь это отделение от коллективного идеологического тела произошло настолько, что люди вообще не знают, куда приткнуться. Они пытаются цепляться за свои былые братства, за свое шестидесятничество, но толком ничего не получается и каждый выживает в одиночку», – говорит Шпагин.

Была еще хорошая военная картина «Был месяц май», но в его творчестве ее можно назвать проходной, потому что у Марлена Хуциева каждый фильм – это не просто фильм, это некая мощная общественная, метафизическая и социальная веха, объясняет эксперт. «Таковой вехой, возможно, должен был стать и «Пушкин» (режиссер так и не реализовал свой замысел, – прим.ред.). Но, как и многие шестидесятники, в 70-е они начинают издыхать творчески и только в 80-е прорываются снова, и вот он прорвался», – рассказывает киновед.

«И тогда все думали – что это он поставил рассказик про какого-то тестя, который приехал к какому-то зятю (картина «Послесловие», – Прим.ред.). А на самом деле приехал не тесть, а приехал Бог, и это была самая настоящая притча про своего рода пришествие Христа в Эммаус, где он был и узнан, и не узнан одновременно. То же самое здесь: к обычному советскому интеллигенту, уже засохшему в своей коросте иронии, броне цинизма и в то же время упакованности, пришел Бог и сказал ему, что что-то есть на свете большее, чем твоя жизнь. А когда он уехал, выяснилось, что, может быть, никого и не было, что действительно это был не совсем человек. Фильм постоянно блуждает между этими смыслами, тогда это не все поняли. Меня эта картина в свое время потрясла совершенно, было ощущение откровения, и я сразу пошел второй раз смотреть», – говорит Шпагин.

А потом была «Бесконечность», его прощание с жизнью, некий выход на тот свет, говорит эксперт. «Он окидывал последним взором жизнь свою, жизнь поколения шестидесятников и жизнь ХХ века как такового. Мы с ним говорили об этом, и он подтверждал, что это было прощание с жизнью, самое настоящее, медленный путь куда-то на тот свет», – рассказывает кинокритик.

«Земля осталась за бортом, и уже «Невечерняя» – это уже в чистом виде «тот свет». Картина не совсем закончена, но я ее видел. В ней состояние какого-то хтонического ужаса, это люди-тени, которые абсолютно не слышат друг друга. Может быть, это Чехов, может быть, это Толстой, но на самом деле, скорее всего, не тот и не другой, а их образы, которые существуют на том свете. Это блуждание теней в своего рода странном Аиде. Неслучайно Хуциев не закончил эту картину – она существует между мирами, и то, что он ушел доснимать ее на тот свет, очень характерно для движения этого художника, которое было очень похоже на движение Бога – как он открывался советскому сознанию и советскому пространству. Хуциев был его главным и, может быть, единственным подлинным медиумом», – заключил Шпагин.