За триумфальной победой в Великой Отечественной войне советский народ ожидало тяжелое время разрухи и восстановления. Страна, измотанная и потерявшая миллионы молодых и сильных людей, неминуемо оказалась в положении тяжелого экономического кризиса. Сиротство, голод, нищета, преступность – все эти явления расцвели буйным цветом. Именно в этот период разворачиваются события романа братьев Вайнеров «Эра милосердия», который лег в основу знаменитого сериала «Место встречи изменить нельзя». В трущобах полуразрушенной послевоенной Москвы происходит и действие сериала «У каждого своя война» режиссера Зиновия Ройзмана. Однако советское государство быстро справилось и с этими трудностями, быт людей постепенно налаживался, хотя оставался далек от современных представлений о комфорте: люди не забывали о моде, старались наводить дома уют, а дети были счастливы, имея одну-две игрушки.
Смотрите сериал «У каждого своя война» – историю простых замоскворецких пацанов, на детство и отрочество которых выпала война и послевоенный быт с коммуналками, нищетой, царящими вокруг насилием и несправедливость, в воскресенье, 8 августа, в 10:10 на телеканале «МИР».
Картофельные драники, картофельный хлеб и просто картошка
Война сильно ударила по сельскому хозяйству – поголовья скота сократились чуть ли не вдвое, рабочих рук и техники не хватало, поля были запущены, к этому добавилась засуха 1946 года, начавшаяся еще весной и угробившая значительную часть урожая. Особенно тяжело приходилось сельскому населению, зерно выдавали за трудодни, и его было недостаточно, чтобы прокормить семью. Спасали огороды, заниматься которыми можно было в свободное от работы в колхозе время, и сданные под расписку коровы, которых вернули после войны, но сельские жители облагались большим продуктовым налогом, поэтому в первые послевоенные годы жили впроголодь. Разнообразие в скудный рацион вносило лето, когда в пищу шло все: овощные очистки, крапива и щавель, листья и цветки липы, одуванчики, сныть, лебеда, осока, молодые побеги полевого хвоща и многое другое. Что уж говорить про ягоды, грибы и орехи! Настоящим спасением стала картошка: ели ботву, ели мороженые клубни, из картошки делали «хлеб», смешивали ее с травой и готовили лепешки.
«Колхозники в основном питаются картофелем, а многие и картофеля не имеют, питаются пищевыми отбросами и питают надежду на весну, когда нарастет зеленая трава, тогда будут питаться травой. Но еще кое у кого останутся сушеные картофельные очистки и тыквенные корки, которые смелют и будут стряпать лепешки, которые в хорошем хозяйстве не стали бы есть свиньи. Дети дошкольного возраста не знают цвета и вкуса сахара, конфет, печенья и других кондитерских изделий, а питаются наравне со взрослыми картофелем и травой», – это выдержка из анонимного письма Сталину, датированного 24 февраля 1947 года.
В городе дела обстояли лучше – люди получали зарплату и могли, отстояв очереди, получить по карточкам продукты. Карточную систему распределения продовольственных и промышленных товаров, которую ввели в июле 1941-го, отменили после проведения денежной реформы в 1947 году: один новый рубль давали за десять старых. Обычные продуктовые магазины в городах стояли почти пустыми, на витринах красовались аппетитные муляжи. В середине 1946 года начали открываться колхозные рынки и государственные коммерческие магазины, на прилавках которых лежали свежая осетрина, семга, крабовые консервы с Дальнего Востока, байкальские муксун и омуль, балык...
«Консервы сложены горами, шампанское и грузинские вина стоят пирамидами. Мы видели продукты, которые могли бы быть американскими. Здесь были банки с крабами, на которых стояли японские торговые марки. Были немецкие продукты. И здесь же лежали роскошные продукты Советского Союза: большие банки с икрой, горы колбас с Украины, сыры, рыба и даже дичь. И различные копчености. Но все это были деликатесы. Для простого русского главным было, сколько стоит хлеб и сколько его дают, а также цены на капусту и картошку», – писал американец Дж. Стейнбек, в 1947 году побывавший в Москве.
Отоваривались в таких магазинах в основном представители творческой интеллигенции, высокооплачиваемые работники ряда технических и научных учреждений. Однако позволить себе немного черной икры могли и простые семьи городских работяг – в сравнении с современными ценами относительно средней зарплаты стоила она значительно дешевле. Ну а самые высокие цены царили на колхозных рынках.
Отдельного упоминания стоит советский общепит, о котором всем известно, что он был невкусным. Столовская еда простых советских трудяг была унылой и однообразной: щи, каша, макароны, котлета, компот из сухофруктов, причем готовилось это в большинстве случаев невкусно и неаккуратно. Были и рестораны, в которые, как писал историк и знаток русской кулинарии Вильям Похлебкин, после войны ходили не для того, чтобы вкусно поесть, а чтобы провести время, потанцевать и напиться. Причем престиж ресторана определялся на качеством кухни, а пафосностью интерьера и высокомерием персонала. В большинстве случаев рестораны больших городов обескураживали несоответствием цены и качества, за большие деньги там могли принести разогретый кусок мяса, явно приготовленный несколько дней назад и по вкусу напоминающий подошву. Вот как описывал Похлебкин продукцию этих заведений:
«Классическими» приметами послевоенного ресторанного общепита на все 40-е и 50-е годы, да и позднее, остаются низкое качество пищи, однообразие меню, примитивность, стандартность тепловой обработки (исключительно жареная пища как признак «ресторанного приготовления», в отличие от доминировавшей в обычных столовых отварной пищи), превалирование грубой фритюрной обработки (вместо тушения, томления, запекания, в результате которых получаются более нюансированные по вкусу блюда), неумеренное применение уксуса как показателя «ресторанной пикантности» (вместо использования пряностей и растительных приправ). В целом из ресторанной пищи формировались однообразные по вкусу, грубо обостренные блюда, требующие для более легкого усвоения чуть ли не обязательного потребления алкоголя (пива, водки) и неизбежно вызывающие при систематическом употреблении разные нарушения пищеварительной деятельности, заболевания почек и печени».
Во многом столь печальную работу советских ресторанов объясняют наплывом в эту сферу посторонних людей, непрофессионалов с сомнительным прошлым, которых принимали в общепит даже без особых кулинарных навыков – ведь пролетарии должны довольствоваться скромной едой. Зачастую это приводило к элементарному разворовыванию продуктов. Хорошая кухня формировалась в закрытых ведомственных столовых, где питались люди, имеющие представление о культуре еды, – в таких местах случайных поваров не появлялось.
По мнению Похлебкина, в конце 40-х – начале 50-х, в СССР появился удивительный феномен – по-домашнему вкусный вокзальный общепит на станциях, где московские поезда останавливались более чем на 15 минут, особенно на северном направлении. Вместо опостылевших макарон с жареной колбасой или капусты с сосиской там можно было попробовать карасей в сметане, уху, заливную рыбу, зеленые супы, настоящие пельмени. Пассажиры уже знали, на какой станции какое фирменное блюдо, и старались успеть полакомиться. К 60-м годам этот феномен исчез, поэтому, если вы вспомнили фильм «Вокзал для двоих» и котлетку с макарошками, от одного вида которых у героя Басилашвили могла разыграться язва, – там действие происходит уже в 80-х.
Белье из парашютной ткани и платья из занавесок
В первые годы после войны на улицах Советского Союза можно было увидеть множество людей в военной форме – дело в том, что у них просто не было альтернативы. Донашивали шинели, ватники, гимнастерки, сапоги, юбки, пока они не приходили в негодное состояние. Женщины страдали от отсутствия в продаже нижнего белья, выходом было рукоделие: перешивалось, перелицовывалось и перевязывалось все что только можно. Из парашютной ткани и занавесок шили белье и платья, мужские пальто превращались в женские и детские, старые свитера – в носки, шапки и кофточки. Сумки шили из плотной материи – все запасы кожи в стране ушли на военные нужды, поэтому мечтой любой модницы были кожаные сумка и сапоги.
«На барахолках страны приземлились и пошли по рукам платья, костюмы, пальто для всех полов и возрастов – «трофейное барахло», вывезенное солдатами в вещевых мешках из покоренной Германии… Каталогом и гидом для путешествий по морю кожаных тирольских шорт, румынских, итальянских и венгерских военных пальто и детских берлинских костюмчиков служили американские фильмы… Глядя на голливудских девушек и суровых гангстеров в двубортных костюмах и шляпах, запоминала русская молодежь модели одежды», – описывал это время Эдуард Лимонов в книге «У нас была великая эпоха».
ФОТО: Фотохроника ТАСС
Даже во время войны советское государство рассматривало моду, как инструмент пропаганды, и не собиралось лишать граждан ее благ. Перед швейными производствами была поставлена задача создать собственную индустрию, не копирующую Запад. Уже в 1944 году на базе художественного ателье на Кузнецком мосту и треста «Мосиндодежда» открылся Московский дом моделей одежды (МДМО). Вскоре начался массовый пошив готовой одежды.
Время накладывало свой отпечаток и на силуэты платьев: в женской моде тех лет царствовали жесткие формы и мужественный крой при Х-образном силуэте. Шея закрывалась, талия подчеркивалась, плечи увеличивались за счет подплечников (их вставляли не только в жакеты, но и в легкие платья и блузки), юбки делали расклешенными. В моду вошли платья с маленькими кружевными воротничками, блузки с рукавами-фонариками, ткани в горошек. Характерные для того периода образы можно увидеть в фильме «Сердца четырех» у героинь Валентины Серовой и Людмилы Целиковской.
В качестве головных уборов женщины носили аккуратные шапочки, береты или же небольшие шляпки – «таблетку» или «арбузную корку». Волосы завивали и поднимали, а «таблетка» (или, как шутили тогда – «менингитка») позволяла оценить и шляпку, и прическу. Косынка была вечной классикой советской женщины, в послевоенное время ее было модно складывать полоской и завязывать на макушке концами вверх. Как говорилось выше, кожи не хватало, поэтому началось активное производство обуви из резины, парусины и войлока. В моду вошли грубые туфли на тяжелой подошве – танкетке или платформе – с тканевым верхом, плетеные босоножки, под которые надевали белые носочки.
В 1947 году в продаже появились капроновые чулки, однако были они непрактичны и дороги. Большинство женщин носили обычные хлопчатобумажные и фильдеперсовые чулки, которые держались на резиновых подвязках – такой роскоши, как специальный пояс, почти ни у кого не было. Плотные чулки постоянно сползали, заскочить в ближайший подъезд, чтобы поправить туалет, было обычным делом.
Мужчины носили двубортные пиджаки с широкими квадратными плечами, брюки с манжетами, рубашки с мягким воротником, смешные короткие и широкие галстуки в полосочку или горох, куртки на молнии («хулиганки»). Мужскую одежду шили в основном из материалов серо-черных оттенков. Вот, что писал в 1946 году журналист Семен Нариньяни о магазине Спецторга:
«Выбрать костюм или пальто по росту или по своему вкусу не разрешалось. Для всех людей: высоких и низких, толстых и худых, для всех брюнетов, блондинов, лысых и чубатых имелся один стандарт: темно-синее пальто, черный костюм, коричневые туфли, черные шляпы, носки и рубашки цвета свежей глины. Но самыми страшными были, конечно, галстуки».
Говоря о конце 40-х нельзя не упомянуть субкультуру стиляг, которая, хоть и не была массовым явлением, но оставила свой отпечаток. Конечно, власть не поощряла молодых людей, не желавших вписываться в систему и противопоставлявших себя обыденности за счет заграничных атрибутов. Стиляги слушали рок-н-ролл, разучивали модные на Западе танцы и старались выглядеть как можно более броско. Поначалу их образы напоминали скорее Незнайку из сказки Носова: широкие штаны, широкополые шляпы, пиджаки с подплечниками, куртки, носки – и все это вырви глаз. Но ближе к 1950-м стиляги изменились – появились брюки-дудочки, узкие галстуки-селедки, прическа «кок».
Тем временем в послевоенной стране было много нищих и сирот, одетых буквально в лохмотья. Зафиксированы уголовные дела о расхищении руководством детских домов продуктов и тканей, выделяемых государством, а голодные и голые дети были вынуждены бродить по улицам, выпрашивая милостыню. Лариса Дмитриевна Новикова жила в городе Березники на Урале и была благополучным ребенком – в годы войны ее отец получил бронь, как работник химического производства, обеспечивающего фронт взрывчаткой. По воспоминанием женщины, многие люди бежали на восток от войны и оседали в городах.
«В магазинах было пусто, – вспоминала Лариса Дмитриевна. – В нашем подъезде в подвале был такой магазинчик,почти пустые полки... буханки хлеба, кой-какая крупа,чай, конфетки подушечки, а хлеб был не всегда. В подвал вела лестница, которая была сверху до низу оккупирована нищими. Они были грязные, чесались, в оборванной одежде... сидели на батарейных трубах и в магазине. У многих были просто лохмотья и открытые гноящиеся раны. Они все протягивали ладошки и просили милостыню. Среди них много было детей и подростков.
Тогда у меня была красивая белая шубка, и я сама себе в ней нравилась. В тот день мы с мамой пошли в баню и на обратном пути зашли в наш магазин за продуктами. Дома у нас был гость из деревни и они с папой отмечали встречу. Я качалась на качели, которую отец соорудил в проеме двери из веревки, и вдруг почувствовала, что у меня зачесалась голова... и я из волос достала одну вошку. Я побежала к маме, и она очень удивилась. Потом я снова прибежала к ней с насекомым, но тогда она в сердцах прижала мою голову к себе и заглянула в волосы... В следующую секунду она закричала, заголосила, запричитала и стала звать отца посмотреть на меня».
На только недавно чистом и аккуратном ребенке вдруг появилось полчище вшей. Всю одежду и постель, на которую девочка дома бросила свою верхнюю одежду, отдали на дезинфекцию – обработку острым паром, которую проводили в спецприемниках при банях. Шубка была непоправимо испорчена. Как выяснилось, вши достались девочке «в подарок» от нищих, обитавших при магазине. Насекомых специально собирали в коробку, чтобы вывалить на хорошо одетого ребенка в отместку за невыносимую жизнь.
Кино и домино
В СССР кино признавалось важнейшим из искусств, снимать не переставали даже в первые годы войны. И советский народ отвечал кинематографу взаимностью – смотрели все, что выходило в прокат, особенным вниманием пользовались фильмы о войне, например, «Подвиг разведчика» (1947), «Повесть о настоящем человеке» (1948), «Молодая гвардия» (1948), «Кубанские казаки» (1949). Во второй половине 40-х на экран вышла «Золушка» Евгения Шварца, активно снимались образовательные фильмы: «Адмирал Нахимов» и «Крейсер «Варяг» (1946), «Миклухо-Маклай» (1947), «Мичурин» (1948), «Академик Иван Павлов» (1949), «Мусоргский» (1950).
В 1951 году было основано Центральное телевидение, в том же году в продаже появилась первая модель телевизора КВН с большой толстой линзой перед крошечным (10 на 14 см) экраном. Не каждая семья имела возможность купить это чудо техники, поэтому перед телевизором собирались большие компании – друзья, родственники, соседи и дети со всей округи. Соседей было принято звать на разные торжества, обычным делом было сходить к соседке и занять соль, яйцо или горсть муки.
Телевидение пока что занимало немного времени в жизни советских людей, поэтому свободное время проводили в парках культуры и отдыха, библиотеках, в музеях, домах культуры, клубах и... во дворах – особом месте бытия советского человека. И дело было не только в том, что семья ютилась в одной комнате коммуналки, поэтому сбегали от тесноты.
«Минуты покоя, одиночества, даже сна для самых чувствительных, ранимых, самых измочаленных были невыносимы. Человек бежал от себя, чтобы среди таких же, тертых-перетертых, в крови купаных, найти утешение, поддержку, чтобы еще раз с такими же, как он, пережить все снова – лишь бы не в одиночку», – вспоминал писатель Виктор Смирнов.
Во дворах носились дети, которые, имея мало игрушек, знали множество игр. Играли в салки, прятки, казаков-разбойников, классики, штандер, а зимой огромные сугробы превращали в ледяные горки и скатывались с них на санках и коньках. Женщины обычно были загружены хозяйством, а мужчины могли себе позволить посидеть за столами, поиграть в домино или шахматы. На лавочках сидели те самые бабушки, знавшие всех соседей и отчасти способствующие безопасности – никто не оставался незамеченным.
