«Я заставлю их рыдать, а не умиляться»: что не так с образом Христа на картинах Николая Ге?

Для русских художников XIX века одной из важнейших тем творчества были библейские сюжеты, они волнуют Крамского и Иванова, Поленова и Сурикова, Айвазовского и Верещагина. Во второй половине века начался отход от канона, переосмысление изображения главной фигуры христианской цивилизации – самого Иисуса Христа. Совсем не иконописным, но человечным предстал перед публикой «Христос в пустыне» Крамского, совсем другим явился Христос Николая Ге – скорее, Иешуа из «Мастера и Маргариты», чем сын Божий: низкорослый, грязный, с торчащими клоками волос. Тема Христа стала краеугольным камнем всего творчества художника, как Демон для Врубеля. Причем если за «Тайную вечерю» Николай Николаевич получил звание профессора исторической живописи и всеобщий почет, другие картины «Страстного цикла» общество не приняло. Император Александр III назвал «Распятие» бойней, а Христа на «Суде Синедриона» – больным Миклухо-Маклаем.

Как выпускник Императорской академии художеств, потомок французов, бежавших в Россию от Великой французской революции, Николай Ге много лет жил и работал в Италии на императорской «пенсии». В 1861-1863 годах во Флоренции он написал, пожалуй, главную картину своей жизни – «Тайную вечерю». Под впечатлением от наделавшей много шуму книги философа Давида Фридриха Штрауса «Жизнь Иисуса» он переосмысляет Евангелие и вдохновляется моментом о Тайной вечере – последней трапезе Христа с его ближайшими учениками. По словам художника, его «поразила и увлекла глубокая общечеловеческая драма – разрыв идеализма с материализмом». Ключевым для него стал момент, когда Иисус сообщил апостолам, что один из них предаст его:

«...Сказав это, Иисус возмутился духом, и засвидетельствовал, и сказал: истинно, истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня. Тогда ученики озирались друг на друга, недоумевая, о ком Он говорит. Один же из учеников Его, которого любил Иисус, возлежал у груди Иисуса. Ему Симон Петр сделал знак, чтобы спросил, кто это, о котором говорит. Он, припав к груди Иисуса, сказал Ему: Господи! кто это? Иисус отвечал: тот, кому Я, обмакнув кусок хлеба, подам. И, обмакнув кусок, подал Иуде Симонову Искариоту. И после сего куска вошел в него сатана. Тогда Иисус сказал ему: что делаешь, делай скорее».

«Я увидел там горе Спасителя, теряющего навсегда ученика – человека. Близ него лежал Иоанн: он все понял, но не верит возможности такого разрыва; я увидел Петра, вскочившего, потому что он тоже понял все и пришел в негодование – он горячий человек; увидел я, наконец, и Иуду: он непременно уйдет. Вот, понял я, что мне дороже моей жизни, вот Тот, в слове которого не я, а все народы потонут. Что же! Вот она картина! Через неделю была подмалевана картина, в настоящую величину, без эскиза», – писал Николай Ге.

Однако между первым вариантом и картиной, которую он показал позже в Петербурге, была большая разница – художник несколько раз переделывал композицию, стараясь уйти от канона. Он даже создал скульптурный макет своей «Тайной вечери» и однажды ночью, зайдя в мастерскую со свечой, случайно поставил ее так, что она по-другому и интереснее осветила композицию. За три недели до выставки, на которой картина должна была быть представлена как отчет за пенсионерскую поездку в Италию, Николай Николаевич поверху переписал ее. «Первая картина была написана тщательно и законченно, а эту писал быстро и свободно», – отмечал он.

Картина произвела фурор, Совет Академии художеств присвоил Ге звание профессора исторической живописи, полотно за 10 тысяч рублей приобрел император для музея Академии художеств, количество зрителей зашкаливало. Это был бесспорный успех, хотя эта картина, как и прочие работы Ге по евангельским сюжетам, расколола общество и даже ученый совет Академии. Кто-то увидел в фигуре Иуды не предательство, а идейное несогласие с учением Христа, а в фигуре Христа – вестника будущих социальных и нравственных перемен – может быть, лучшего из людей, но не Бога. Любопытно, что в качестве одного из прототипов для образа Спасителя Ге выбрал портрет Герцена, либеральными идеями которого он был увлечен. По мнению Достоевского, на «Тайной вечере» Ге «просто перессорились какие-то добрые люди; вышла фальшь и предвзятая идея»:

«...сущность исторического события и не может быть представлена у художника точь-в-точь так, как оно, может быть, совершалось в действительности. Таким образом, художника объемлет как бы суеверный страх того, что ему, может быть, поневоле придется «идеальничать», что, по его понятиям, значит лгать. Чтоб избегнуть мнимой ошибки, он придумывает (случаи бывали) смешать обе действительности – историческую и текущую; от этой неестественной смеси происходит ложь пуще всякой. По моему взгляду, эта пагубная ошибка замечается в некоторых картинах г-на Ге. Из своей «Тайной вечери», например, наделавшей когда-то столько шуму, он сделал совершенный жанр. Всмотритесь внимательнее: это обыкновенная ссора весьма обыкновенных людей».

Напротив, высочайшую оценку этой картине дали Толстой, Салтыков-Щедрин, Репин. В книге «Далекое близкое», одну из глав которой Илья Репин посвятил Николаю Ге, он утверждает, что Николаю Николаевичу удалось превзойти даже Леонардо да Винчи: «Нe тoлькo y нac в Рoccии, нo, мoжнo cмeлo cкaзaть, вo вceй Eвропe и зa вce пepиoды xpиcтиaнcкoгo иcкyccтвa нe былo paвнoй этoй кapтинe нa этy тeмy. «Тaйнaя вeчepя» Лeoнapдo дa Винчи – бyдeм oткpoвeнны – ycтapeлa, oнa нaм кaжeтcя тeпepь yжe ycлoвнoй и шкoльной пo кoмпoзиции, пpимитивнoй и пoдчepкнyтoй пo экcпpeccиям фигyp и лиц. Кapтинa Гeбгapдтa нa тoт жe cюжeт, c мoдepнизaциeй типoв aпocтoлoв пo-нeмeцки, – пpocтoвaтa. A этo вceм извecтныe лyчшиe oбpaзцы «Тaйнoй вeчepи». Эти кapтины блeднeют и oтxoдят нa дaльний плaн пpи вocпoминaнии o живoй cцeнe «Тaйнoй вeчepи» Гe».

Окрыленный успехом, Ге снова едет в Италию, знакомится с Герценом и пишет его портрет (считается лучшим портретом работы Ге), продолжает работать над своим евангельским циклом. Следующие картины – «Вестники Воскресения» и «Христос в Гефсиманском саду». Обе вызвали в среде художников недоумение и критику по части художественного исполнения. К тому моменту на первый план для Ге вышло идейное содержание, он намеренно перестал тщательно прорабатывать свои новые картины. Если «Христа в Гефсиманском саду» критиковали за небрежность рисунка и форм, спорный образ Спасителя в целом, то над «Вестниками Воскресения» почти открыто смеялись за нелепую фигуру Марии Магдалины. Вскоре Ге возвращается в Петербург и пишет серию картин по русской истории, в том числе «Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе», – он продолжает поиск нравственного идеала в истории.

Через 14 лет Николай Ге навсегда покидает столицу. Он покупает небольшой хутор в Черниговской губернии и активно берется за хозяйство. По его мнению, искусство должно служить высоким идеалам и не может служить средством заработка. Если Лев Толстой пашет землю мужиков, то Ге в домах бедняков кладет печи, а новые картины он первым делом показывает своим крестьянам. После публикации Толстым трактата «В чем моя вера?» Ге полностью отдается идеям самосовершенствования, непротивления злу насилием, любви к ближнему, выражающейся в личном труде для блага и помощи несчастным – становится толстовцем. В центре его мировоззрения уже не Бог, а человек. Позже он страстно увлечется идеями Ницше...

«Ге порабощен публицистикой, литературой, как все наше искусство, – размышлял Репин. – У нас художник не смеет быть самим собою, не смеет углубляться в тайники искусства, не смеет совершенствоваться до идеальной высоты понимания форм и гармонии природы. Его, еще не окрепшего, уже толкают на деятельность публициста; его признают только иллюстратором либеральных идей. От него требуют литературы... <...> Да, у нас над всем господствует мораль. Все подчинила себе эта старая добродетельная дева и ничего не признает, кроме благодеяний публицистики».

Первая картина, написанная Ге в черниговский период, называлась «Милосердие». Художник продолжал разрывать каноны, Христос был изображен нищим, которого с недоумением провожает глазами барышня, одетая в светлое платье по моде XIX века. Картина была настолько раскритикована, что Николай Николаевич уничтожил ее. В 1882 году Ге знакомится со Львом Толстым и вскоре пишет еще несколько картин с библейским сюжетом: «Выход с Тайной вечери», «Что есть истина?» Христос и Пилат», «Иуда» (Совесть), «Суд Синедриона. «Повинен смерти» и несколько вариантов «Распятия».

Вокруг картины «Что есть истина?» Христос и Пилат» разгорелся скандал: в ней усмотрели не только кощунство, но и намек на политическую ситуацию в Российской империи. Вопреки устоявшейся символике, светом озарена фигура Пилата, Иисус – в тени, грязный, тщедушный... революционер? Картина очень не понравилась Павлу Михайловичу Третьякову, и он не собирался покупать ее в коллекцию музея, пока не получил резкое письмо от Льва Толстого:

«…Выйдет поразительная вещь: вы посвятили жизнь на собирание предметов искусства, живописи и собрали подряд все для того, чтобы не пропустить в тысяче ничтожных полотен то, во имя которого стоило собирать все остальные. Вы собрали кучу навоза для того, чтобы не упустить жемчужину. И когда прямо среди навоза лежит очевидная жемчужина, вы забираете все, только не ее. Для меня это просто непостижимо, простите меня, если оскорбил вас, и постарайтесь поправить свою ошибку, если вы видите ее, чтобы не погубить все свое многолетнее дело», – писал Лев Николаевич.

В итоге Третьяков все-таки приобрел картину. В 2011 году специалисты Третьяковской галереи сделали потрясающее открытие: с помощью рентгенограммы они обнаружили, что картина «Что есть истина?» была написана поверх считавшейся пропавшей картины «Милосердие». Судя по всему, художника к такому шагу подтолкнула нужда.

Не вызвал энтузиазма и Христос на полотне «Суд Синедриона». Александру III приписывают следующие слова: «Ну какой же это Христос, это больной Миклухо-Маклай». Картина оказалась в собрании «Третьяковки» только после того, как была предложена в дар дочерью Толстого вместе с еще несколькими работами Ге. После года раздумий Третьяков принял их.

«Я долго думал, зачем нужно «Распятие» – для возбуждения жалости, сострадания оно не нужно... «Распятие» нужно, чтобы сознать и почувствовать, что Христос умер за меня... Я сотрясу их все мозги страданием Христа. Я заставлю их рыдать, а не умиляться», – писал Ге, работая над поразившей всех картиной.

Вопреки православному канону, Христос у Ге написан обвисшим на кресте с выражением страшной муки на лице. По легенде, взглянув на «Распятие», император назвал картину «бойней», после чего она была снята с выставки. Несмотря на то что картины мастера со временем почти перестали цениться, сам Ге был доволен нравственным прогрессом своего творчества – в «Страстном цикле» ему удалось нащупать новое реалистическое направление в живописи по евангельским сюжетам.