«Не шоколада, а селедки хотелось»: что вспоминал о втором полете человека в космос Герман Титов?

Он отмечал, что и в дневное, и в ночное время хорошо видны проспекты в больших городах, а «электрическое море огней больших городов из-за загрязненности атмосферы создает на земной поверхности впечатление больших световых пятен различной конфигурации». Титов пришел к выводу, что определять свое местоположение на орбите можно не только инструментальным, но и визуальным способом по характерным очертаниям и цветовым оттенкам.

Траектория полета проходила таким образом, что после четвертого витка в случае аварийной ситуации на борту или ухудшения самочувствия космонавта ему пришлось бы пользоваться системой ручной посадки, тогда место приземления было бы непредсказуемым, например, в море или горах. И именно в этот момент проявилось неприятное последствие невесомости: тошнота.

«Когда я вроде бы и свыкся с состоянием невесомости, на четвертом витке вдруг почувствовал неприятное ощущение. Стало подташнивать, – рассказывал Титов в «Семнадцати космических зорях». – Чтобы «успокоить» «расшалившуюся» вестибулярную систему, осторожно нашел самое удобное положение в кресле – и замер. Тошнота постепенно пропала, стало намного легче».

На шестом витке космонавт поужинал и опробовал космический туалет, на седьмом – снова включил ручную ориентацию. «Потом я поел. Правда, вся космическая еда была расфасована по тюбикам – и соки, и жидкий шоколад, и суп, протертый как детское питание. Не все это было вкусно. Когда вернулся на Землю, я рассказал, что мне в космосе хотелось солененького; не шоколада, а селедки хотелось, лимона кисленького, а перед ужином на орбите я бы с удовольствием выпил сухого вина», – позже делился ощущениями от космической еды Герман Титов.

После седьмого витка посадка на территории СССР был невозможна, а корабль уходил на так называемые глухие витки, когда связь с кораблем стала значительно хуже – это время, до двенадцатого витка, предназначалось для сна.

«Пожелав спокойной ночи жителям Москвы, я лег поудобнее в кресло и попытался заснуть. Но заснул я не сразу. Невесомость продолжала свои шутки, и я долго не мог справиться с руками. Как только начинал дремать, они поднимались и повисали в воздухе. В таком положении спать я не привык и, чтобы как-нибудь укротить руки, сунул их под ремни кресла и лишь тогда уснул».

Кроме того, на корабле не было будильника. Сначала космонавт проснулся за 15 минут до назначенного времени и решил подремать, но сон снова взял вверх, и условленное время Герман Степанович проспал. Когда он проснулся, было уже 2 часа 35 минут, шел тринадцатый виток – а руки снова висели в воздухе. По воспоминаниям Титова, на корабле весь полет поддерживался комфортный микроклимат, температура воздуха составляла 18 градусов. После сна космонавт сделал зарядку и комплекс самонаблюдений по программе, составленной врачами. «Позади – четыреста десять тысяч километров. Если бы я шел по прямой по направлению к Луне, то был бы уже над нею», – заметил он.

Один из курьезных моментов, произошедших на борту, как ни странно, был связан с музыкой. Космонавту пришлось много раз подряд прослушать вальс «Амурские волны»:

«На одной из волн коротковолновика я услышал музыку. Одна из наших дальневосточных станций включила ленту с записью вальса «Амурские волны». Я люблю этот вальс, и, когда меня запросила эта станция: «Не мешает? Нравится?» – я ответил: «Спасибо, нравится». Дальневосточники тут же запустили ленту вторично, потом в третий, в десятый раз. Кому не надоест? И я передал им: «Спасибо, друзья. Смените пластинку». «Вас поняли...» – последовал ответ, и после минутной паузы вновь в космосе зазвучали «Амурские волны». Вот так поняли!..»

Сутки пролетели, и на семнадцатом витке включилась автоматическая система посадки: «Я специально не закрыл один из иллюминаторов, для того чтобы можно было лучше увидеть происходящее за бортом корабля. Розовое пламя вокруг корабля по мере погружения в атмосферу постепенно сгущается, становится пурпурным, затем багровым. Жаропрочное стекло покрывается желтоватым налетом, стальная обечайка иллюминатора плавится, и огненные брызги проносятся возле стекол. Захватывающее зрелище! Начался последний этап посадки – приземление».

На высоте семи километров люк кабины отстрелился, и сработала катапульта. Паря с парашютом, космонавт видел, как кабина падала в районе железной дороги. Справа была большая река, по обе ее стороны – два города. Так Титов понял, что приземлился в районе Саратова, как и рассчитывалось. Долго ждать встречающих не пришлось – космонавт еще не успел приземлиться на ноги, как к кораблю уже подъехала машина, столпились люди. Но сильный ветер уносил в сторону железной дороги, по которой шел поезд в сторону Москвы. Расписание движения поездов не согласовывали, поэтому появилась реальная опасность угодить под колеса. Но то ли машинист заметил парашютиста, то ли было достаточно высоты – поезд прошел раньше, и Герман Титов приземлился на сжатом поле пшеницы в нескольких десятках метров от железной дороги и с помощью встретивших его рабочих снял скафандр, оставшись в комбинезоне лазоревого цвета. Чтобы избежать подобных опасностей в будущем, место посадки перенесли из района Поволжья в степи Казахской ССР.

Из поселка Красный Кут подошли две машины, и Титов попросил, чтобы его подвезли к кабине корабля «Восток-2», так как пешком идти было довольно далеко – около пяти километров. Из кабины надо было забрать бортовой журнал с записями для составления отчета Государственной комиссии, кассеты с отснятой кинопленкой и еще кое-какое оборудование. А у здания райкома тем временем уже собрались сотни людей, скандирующих: «Ти-то-ва! Ти-то-ва!» Потом – трибуны, букеты, речи, медосмотр, встреча с товарищами, пресс-конференция, Москва.

Этот полет прославил Германа Титова, доказав, что человек может успешно работать и в безвоздушном пространстве, но стал единственным в его карьере. После полета он возглавил четвертый отдел Центра подготовки космонавтов, готовивший пилотов на аэрокосмическую систему «Спираль», этот проект так и не был реализован.