«Однажды отчим от голода поймал крысу и съел ее»: воспоминания блокадницы Галины Базылевой

К 80-летию прорыва блокады Ленинграда MIR24.TV публикует воспоминания людей, переживших то страшное время. Перед вами воспоминания Галины Леопольдовны Базылевой. Она родилась в 1932 году в городе на Неве, а в 1993-м переехала в Башкортостан, где и было записано это интервью.

Во время блокады я жила не в самом Ленинграде, а в пригороде, на станции Борисова Грива (это не доезжая две остановки до Ладожского озера). Отец мой по национальности немец, фамилия Леверенц. Я родилась 1 июня 1932 года в городе Шлиссельбург Ленинградской области. В Шлиссельбурге мы жили на втором этаже, в соседней квартире жила мамина средняя сестра, у нее было восемь детей.

Мой отец – Леверенц Леопольд Федорович, 1905 года рождения, по национальности немец, был репрессирован в 1938 году, посмертно реабилитирован. Маме сказали, что он «сослан на Дальний Восток без права переписки», а он уже был сразу расстрелян. Мама носила передачи, ждала, что муж вернется. Когда перестали принимать передачи, она поняла, что он умер на Дальнем Востоке. Мама так и не узнала до своей смерти, что папа был сразу расстрелян.

Помню, отец говорил, что я буду балериной. А я балериной не стала, потом училась в кооперативном техникуме. Мама – Баранова Елизавета Ивановна, 1912 года рождения, русская. Работала на ткацкой фабрике «Красная нить» в Ленинграде.

Когда папу забрали, нас сразу выселили из квартиры, и мы переехали к маминой маме, Барановой Евдокии, бабушка жила на станции Борисова Грива. Там же жила мамина сестра Ольга Ивановна с пятью детьми.

Когда началась война, маму направили работать на кухню к лесорубам. Маме предложили меня эвакуировать через Ладожское озеро, чтобы я не была одна. Она говорит: «Я не разрешаю отправлять ее через Ладожское озеро, потому что у нее нет отца». Поэтому маму отправили рыть окопы в Можайск, под Ленинградом. Я осталась с тетей Ольгой Ивановной; у нее своих пять детей, я стала шестой. Немцы постоянно бомбили – дети ли, взрослые ли, баржи с продуктами... Осколки долетали до нас, мы прятались в землянках.

Когда была блокада, во время эвакуации из Ленинграда первыми через Ладожское озеро вывозили детей. Это было еще лето, и после бомбежки на воде плавали детские панамочки. А когда эвакуировали взрослых, их везли поездом до станции Борисова Грива, где я жила, а у нас пересаживали на машины и везли через Ладожское озеро. Взрослых везли, когда уже была зима, и у машин наполовину колеса были в воде, потому что много ездили.

Мы с двоюродным братом, сыном тети Оли, каждый день брали саночки и ходили к поезду – помогали людям сойти с поезда, довезти их вещи до машины, а иногда и самих людей, помогали им садиться в машину. Нам никто ничего не говорил, взрослые были заняты на работе.

В Ленинграде сажали еще живых людей, но половина вагона не доезжала до станции Борисова Грива, где я жила – люди умирали в поезде. Не доезжали из-за слабости и голода, хотя ехать надо было всего один час. Очень много было покойников. Их вывозили на поле, не хоронили, и на поле были три огромные кучи мертвецов.

Последними эвакуировали ремесленников – учащихся ремесленных училищ Ленинграда, они были в черной форме. Почти никто из них не доезжал до нашей станции, и была гора мальчиков в черных шинелях.

Блокада Ленинграда:

Как город выстоял в самой длительной битве Второй мировой войны

Моя бабушка жила чуть-чуть в лесочек, в стороне, то есть дом ее был за сараями жилых домов. И за этими сараями также лежали покойники. У бабушки жили моряки с Ладожского озера. Все воспринималось как должное, и они шутили между собой: «Смотри, смотри, вон там покойники, тебе одна машет».

Когда я ходила к бабушке по железной дороге, то там долго лежала женщина с младенцем на руках в розовой пеленочке. Увозили покойников на поле, туда, где три кучи, а одиночки лежали, и никто их не увозил.

Когда людей вывозили на машине через Ладогу, на обратном пути машины везли зерно в Ленинград. Местные мальчишки прыгали на машины, подрезали мешок, и зерно сыпалось на дорогу. Мы собирали это зерно, дорога была не асфальтированная, а мелкая галька. И когда нам варили с картофельной шелухой эту крупу, на зубы попадали камешки.

Те эвакуированные, которых не успели перевезти на машинах через Ладогу, жили в нашей школе. Мы тогда не учились, и мы наряжались и ходили к ним: пели и плясали – давали концерты. Мы, дети, не считали себя ущербными, все это воспринимали как должное: так должно быть.

Когда меня ругала бабушка за непослушание, и приезжали ее дочери, они говорили: «Ты что ее ругаешь? У нее нет отца и мать неизвестно где – может быть, нет уже, а ты ее ругаешь». Они плакали, защищали меня.

Мама была на окопах в Можайске. Когда немцы заняли Можайск, под самый Ленинград подошли, мама пешком шла лесом до станции Борисова Грива и пришла к бабушке. Мы тогда узнали, что она жива.

Я прошла всю блокаду, до освобождения в 1944 году. Мы выжили в блокаду потому, что жили не в Ленинграде, а под Ленинградом. Весной у нас было много лебеды, крапивы. Коров забрали, а их корм – прессованный жмых – мы грызли, как пряники.

Хлеба не было. Он не был хлебом. На хлеб не был похож. Мужчинам давали 200 граммов, женщинам – 150 граммов, а детям – 125 граммов. Сахара не было, чай мы пили с солью. И когда уже потом нам дали сахар, моя двоюродная сестра попьет чай с сахаром и говорит: «Нет, все-таки напоследок я еще с солькой попью».

Моя подруга в блокаду жила в Ленинграде, ее отец служил в военкомате. Так она, чтобы не думать о еде, все время качалась в кресле. Там вообще есть нечего было. Это она рассказывала после войны, когда мы с ней жили в одном дворе.

В Шлиссельбурге у маминой средней сестры было восемь детей. С ней жил ее сводный брат Федя, он работал на продуктовой базе, только из-за этого они все выжили в блокаду. После войны Федю посадили.

На Борисовой Гриве в 1943 году с мамой познакомился мой будущий отчим. Он был в военизированной пожарной команде. Он воевал под Ленинградом – Ораниенбаумский пятачок. Там ни воды, ни еды. У него ноги были опухшие от голода, не влезали в резиновые сапоги. Он рассказывал, что однажды поймал крысу и съел.

В 1944 году мы с мамой и отчимом перебрались в Гатчину, так как немцы при отступлении все поджигали, отчима отправили тушить пожары. Немцы, когда уходили, все поджигали у нас: и Гатчинский дворец Павла горел, увозили даже дубы – у нас в парке были красивые дубы... Когда дворец отремонтировали, мы были там на экскурсии, спускались в подземный проход к озеру. Экскурсовод сказал нам: «Спросите, кто здесь правил?» И эхо четко отвечает: «Павел, Павел».

Две мамины сестры во время блокады работали на железной дороге – Дороге жизни, на станции Ладожское озеро. Их фотографии есть в музее «Станция Ладожское озеро»: Валентина Ивановна Баранова и Евгения Ивановна.

У меня есть единственная дочь, Ирина, 1961 года рождения. В 1972 году, когда Ирине было 11 лет, мы навестили станцию Борисова Грива, это стал поселок им. Морозова. А в 2003 году с 10-летним внуком мы были на Левашовском мемориальном кладбище под Ленинградом.

В 1993 году дочь перевезла меня к себе в Уфу. Ирина – член Совета Башкирской региональной общественной организации памяти жителей блокадного Ленинграда.