Как живут в домах ребенка при колониях и почему детям нельзя попадать в детдома? Интервью

15:40 02/06/2023
Дом ребенка при ИК-2 УФСИН России по Республике Мордовия
ФОТО : Станислав Красильников/ТАСС

В 2022 году вице-премьер Татьяна Голикова заявила, что за пять лет количество детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, удалось сократить на 34%. По данным Минпросвещения, под надзором в организациях находилось 36 346 человек. На самом деле, детей в системе гораздо больше, просто от большинства из них еще не отказались родители, говорит Александр Гезалов – бывший выпускник детского дома, автор книги «Соленое детство» и руководитель некоммерческого наставнического центра, специализирующегося на комплексной помощи наставникам, выпускникам сиротских учреждений и семьям в трудной жизненной ситуации.

Гезалов – известная фигура среди людей, занятых благотворительностью. Он не любит слова «волонтер», которое в сфере работы с интернатами ассоциируется с массовыми набегами на детские дома по праздникам и заваливанием детей подарками. Предпочитает слово «добровольцы» и призывает вместо дарения подарков, которые не принесут никому пользы, заняться осмысленным наставничеством. Центр организует семинары для выпускников детдомов, чтобы подготовить их к самостоятельной жизни, и помогает заключенным и их детям в женских колониях.

MIR24.TV поговорил с Александром Гезаловым о том, как живут дети в домах ребенка при женских колониях, а также о помощи пациентам детских психиатрических больниц.

Как живут в домах ребенка при колониях и почему детям нельзя попадать в детдома? Интервью
Фото предоставлено Александром Гезаловым

Александр Самедович, 1 июня вы провели в женских колониях Владимирской области, поскольку одно из направлений вашей деятельности – это помощь заключенным женщинам и их детям. Дома ребенка есть при всех женских колониях в России?

– Нет. В России есть 13 таких домов ребенка, там находится порядка 200-300 детей, которые родились в местах лишения свободы. Как появляется ребенок: либо женщина пришла в СИЗО, будучи беременной, либо получилось во время свидания, когда она уже сидела. И третий вариант, когда материал завозится извне, кто-то на это идет, чтобы получить потом послабления. Часто женщины поступают в СИЗО, уже будучи беременными. Им не делается ни УЗИ, ни скрининга, там поток, поэтому беременность не выявляется.

Вы привозите в колонии маникюрщиц, парикмахеров, массажистов, бровистов и даже гинекологов. Их нет в штате женских колоний?

Когда жизнь полна событий и планов, то бывают и чудеса

– Бывает, что был, но ушел, а зарплата маленькая. Пока руководство будет несколько месяцев искать врача, медицинской помощи нет, а там тысяча человек сидит. Значит, мы даем этого специалиста.

Был случай однажды. Звонят мне из следственного изолятора: «Саша, тут поступила женщина». У нее была серьезная статья, 105-я, за убийство, причем срок очень большой, потому что это было не просто убийство, а групповое убийство, то есть создание ОПГ. И вот в СИЗО узнают, что она беременна. При этом один ее ребенок уже находится в детском доме. Нужно было организовать пространство в камере: холодильник, кроватку, нянечку из хозобслуги приставили, я ходил на молочный завод, договаривался, чтобы поставляли молочку – то есть это целая история.

Сейчас я сфокусировался на двух колониях, и дел там невпроворот. Это колонии для «первоходов» и «второходов». Первоходы – это в основном статьи за наркотики, убийства, мошенничества, кражи. Там 25 детей, среди них многие от цыганок. Цыганок вообще очень много сидит, причем должны сидеть мужики, а они спокойно идут и за них садятся. По цыганскому понятию, мужчина не должен работать и сидеть.

Как вам удалось «зайти» в эти колонии, чтобы помогать заключенным женщинам и детям?

– Заход был сначала через концерты, мы до сих пор их проводим. Потом начали привозить специалистов. Сейчас у нас процесс пошел, сделали соляную комнату, сенсорную комнату, логопедический класс, построили детский городок. Сейчас мы хотим этот детский городок закрыть искусственным газоном, надо 400 метров. Как оказалось, мы самая большая в России общественная организация по этой тюремной деятельности.

Женщинам после тюрьмы удается наладить жизнь, их на работу берут?

– Очень сложно. Сейчас мы сопровождаем двух женщин, одна двух мужчин убила, другая сидела за наркотики два раза. Одна из них не работает, потому что у нее рак груди, мы сейчас боремся вместе с ней, вторая работает на складе.

У нас есть проект «Пятый элемент», в рамках которого мы пытаемся помогать женщинам, вышедшим из мест лишения свободы. Дело в том, что при устройстве на работу везде службы безопасности пробивают информацию, и если есть «волчий билет», то будет очень трудно. Но сейчас появилось определенное направление в работе ФСИН – они договариваются, чтобы женщины, выходя из колонии, имели какие-то места, в которые можно пойти работать. Понятно, что это не министерства.

Как живут в домах ребенка при колониях и почему детям нельзя попадать в детдома? Интервью
Фото предоставлено Александром Гезаловым

Как устроен быт детей, которые живут при колониях?

– Там есть персонал, если мама хочет совместного проживания, то есть специальное место. Но есть такие мамы, которые не живут с детьми, а только к ним приходят, позанимаются и уходят обратно в отряды. Все зависит от готовности нести материнство. Чаще всего мамы, конечно же, хотят забрать ребенка, но не все ведут себя так, как хотелось бы. А когда малышу исполняется три года, его отправляют либо к родственникам, либо в детский дом. Чаще всего к родственникам.

Как вы оцениваете условия проживания?

– Условия отличные. Другой момент – то, что они находятся в этом пространстве… Мы создали условия, которых нет у многих людей: соляную пещеру, сенсорный кабинет, логопедический класс, детскую площадку. Это ресурсная составляющая. Но нет возможности выйти за забор, куда-то поехать – это факторы социализации. Какими бы хорошими ни были условия, это закрытая сегрегированная среда.

А если мать остается сидеть дальше после того, как ребенку исполнится три, получается, его отрывают от матери?

– Да. Причем она не лишена родительских прав, она может быть его матерью. В Европе, например, практикуется такая история, что пока женщина сидит, ребенок находится в приемной семье. У нас есть такие истории, но их очень мало. Люди боятся, что осужденная женщина выйдет, будет непотребно себя вести, требовать что-то. Поэтому мало кто этим занимается.

Ребенку не будет еще хуже в детдоме, если к нему прилепится клеймо, что мать – «зэчка»?

– Все там с клеймом. Если он с рождения в местах лишения свободы, то он не сирота, он оставшийся без попечения – это во-первых. А во-вторых, его социальный статус внутри детдома, конечно, не низовой. Это не какой-то мальчик, которого нашли на улице. Если ему будет 10 лет и он будет знать, что у него мама «сидит», он будет вести себя соответствующее.

Это считается круто?

– Вообще круто.

Если мать, например, недавняя наркоманка, выходит на свободу и забирает ребенка, кто-то присматривает потом за этими семьями, за судьбой детей?

– Там целая система работает. Во-первых, органы опеки оповещаются о том, что женщина вышла из мест лишения свободы с ребенком. Соответственно, семью могут посещать органы опеки. Кроме того, служба по надзору за вышедшими из мест лишения свободы при ФСИН – это не тюремная система, отдельная. Женщина должна приходить, фиксироваться, что она на месте. Она не может никуда уезжать полгода, если она попала на исправительные или принудительные работы, ей могут надеть браслет на ногу. До полугода она будет ходить с этим браслетом.

Соляная пещера, которую вы сделали в доме ребенка женской колонии в поселке Головино, – единственная в своем роде в системе ФСИН России. Почему она нужна?

– Я сам в детстве постоянно находился в закрытом пространстве, конечно, это по легким очень сильно ударяет. Не знаю, как сейчас, но в СССР детей из интернатов возили на море, мы жили и спали в специальных помещениях прямо около воды – это были такие большие открытые веранды. Эти дети не могут спать около моря, а дыхание солью обогащает и очищает легкие, это очень полезно.

Как живут в домах ребенка при колониях и почему детям нельзя попадать в детдома? Интервью
Фото предоставлено Александром Гезаловым

Сколько стоил проект и сколько времени потребовалось, чтобы его реализовать?

– Год и около 500 тысяч рублей. Я обратился к другой организации, которая занимается помощью детям. Они провели специальный аукцион и потом перечислили деньги. Сейчас все они удивлены, что это удалось. 0,1% мне давали, что я это сделаю. Все люди думают, что система непробиваема, но ее нужно преодолевать своим лбом.

Еще одно направление работы вашего центра с детьми – это психиатрические больницы. Как вы к этому пришли?

– Однажды обратилась ко мне девушка. Она сказала, что ее выгнали из одного фонда, потому что она все время жаловалась на условия жизни детей в больнице. Девушка рассказала, что детям не дают воды, прогулок нет, одежды нет, ничего нет. Я встретился с главным врачом, и мне сразу вспомнился фильм «12 стульев», тот момент, где Миронов пришел, и «сироты» сидят – жрут капусту. Я вступил с ним в конфликт, причем тот фонд, который выгнал Аню, вообще в этом не участвовал. Они ходили заниматься с детьми, а то, что там происходит, например, что детям лепят липовые диагнозы, – их не касалось. Я стал писать уполномоченной по правам ребенка Московской области. Посредством долгих манипуляций мы его свалили, хотя было очень сложно.

С тех пор там уже третий главврач, мы открыли две сенсорные комнаты, добровольцы ходят, мы отвоевали помещение, чтобы они могли там располагаться. Мы открыли школу обучения для добровольцев психиатрических больниц для всей России, и добровольцы ходят, рисуют, занимаются с детишками. Мы там даем концерты, сын мой Федор ездил выступать, вышел под большим впечатлением.

В интервью выпускники интернатов часто говорят, что за плохое поведение детей отправляют в психиатрические больницы. Звучит как фильм ужасов. Это правда?

– Это правда. Детский дом – это место, где нет образования (им занимается школа), но есть воспитание. А дети не всегда себя адекватно ведут, потому что в их жизни произошли какие-то личные события, которые нужно учитывать. В детдоме нет психиатра, нет психотерапевта, нет клинического психолога, есть психолог. Но отправляют в ПНИ по решению директора. У меня был случай, когда я спас парня, которого постоянно возили в психиатрические больницы, просто не поговорив с ним. Я приехал, говорю: «Скажи, ты почему здесь?» А я вижу, что он недавно в системе, ошалелый такой. Оказалось, что мама от онкологии умерла. Вот как он себя должен вести? Послушным быть, в глазки заглядывать? Они давай его возить по психушкам. А он играет на фортепиано, читает стихи по-французски…

Стало очевидно, что он не должен быть в детдоме. Уезжаю – мне пишут добровольцы: «Вы уехали, его повезли в психушку». Я звоню уполномоченной по делам ребенка Санкт-Петербурга, говорю: «Там парня тащат в психушку необоснованно». Она позвонила директору, директор на своей машине догнала «скорую», забрала его. Если б она знала, что это правомочно, она бы этого не сделала, правильно? Короче, я написал пост об этом, через две недели парня забрали в приемную семью, и у него все нормально, он мне иногда пишет.

А добровольцы, вместо того чтобы бороться за права детей, боятся, что не будут впускать. После этого случая в интернате была проверка от прокуратуры, Следственного комитета, и добровольцев действительно перестали пускать.

За что могут отправить в психиатрическую больницу?

– За побеги, драки, отказ от учебы. Это для детей обычная жизнь. Задача системы – поить, кормить, развлекать, еще что-то. Это не про глубокий анализ проблем ребенка, изучение потребностей, улучшение его качества жизни.

Самым сложным для понимания моментом вашей деятельности является программа «Стоп-детдом». В описании говорится: «…не редко бывает, что семья злоупотребляет алкоголем и не выполняет своих обязанностей. Но при этом нужно делать все, чтобы дети оставались в собственных семьях». Неужели семья алкоголиков лучше, чем интернат?

– Во-первых, это не равновесные вещи. Когда ребенок живет с пьющей матерью, надежда еще есть. В детском доме ее нет. При пьяной матери депривации и расстройства не получится, потому что есть тело, субъект. В детдоме получится, потому что тела нет. Есть две воспитательницы, которым 60 лет, которых совершенно не интересует этот ребенок, они там просто пребывают и ждут пенсии.

А если родители-алкоголики бьют?

– А детский дом не бьет? Детский дом бьет еще и по будущему, он бьет по созреванию, он бьет по развитию. Даже максимально плохая семья лучше, чем детдом. Только этой плохой семьей надо заниматься, а детским домом заниматься бесполезно. Во многих других странах все давно поняли, что детский дом – это небезопасное пространство для ребенка. Там не за что зацепиться, не за кого зацепиться. Пьяная мать – она может быть иногда плохая, иногда хорошая, детский дом всегда плохой. Потому что не хватает опциональных систем развития для ребенка.

Все директора детдомов в основном либо бывшие военные, либо сотрудники СИЗО. Понимаете, в чем проблема: количество мероприятий в системе не влияет на развитие детей из детских домов. Допустим, сотрудники прошли какой-то курс, как это повлияет на детей? Никак. Потому что, чтобы это передать, нужно обладать высочайшим уровнем эмпатии и уметь это передать. Чтобы реализовать игротерапию, нужно работать с одним ребенком, а не с группой из 30 человек. Получается мероприятие ради мероприятия. Сотрудники, допустим, провели с психологом какую-то сессию. Как их сертификаты повлияют на детей, если все это преподаватели уже выгорели, они такие все уже уставшие, холодные, без образования, без технической поддержки, без методической литературы. Что они могут дать детям?

Почему без образования?

– Нет такого образования – воспитатель детского дома. Кроме того, если человек получил высшее образование, он не пойдет туда работать на восемь-десять тысяч рублей. Туда собираются все, кто не пригодился в других местах.

Я проводил детские лагеря для детей из детских домов и наблюдал, какими становятся там дети. Они не почемучные. Они какие-то уже сформировавшиеся бревнышки, буратинки. Я им задаю вопрос, они отвечают односложно. Они не думают, они не размышляют, они сразу отвечают, потому что надо сразу отвечать в детдоме, иначе в морду получишь. Они не гибкие. Я потом директору сказал: «Вы видели, что у вас дети – буратино? На простые жизненные вопросы они не могут ответить. А представьте, они выйдут и эти вопросы встанут перед ними в полный рост. Что они будут делать? Действовать. А действовать как? Неправильно, непродуктивно».

В 2012 году была опубликована статистика Генпрокуратуры, согласно которой 90% выпускников детдомов не доживают до 40 лет по причине зависимостей и криминала. С тех пор что-то изменилось?

– На самом деле не 90%, а 97%. Почему? Не потому, что они не зацепились за жизнь или не получили образование. Они могут получить образование, но закончат так же, потому что их внутреннее состояние души и сердца не соответствует тому, что необходимо делать. Они не жизнестойкие.

Как только дети вышли из интерната, они, как тараканы, разбежались, и их уже не видно. А как их можно увидеть: либо на похоронах, либо в СУЗе (среднее учебное заведение – прим.ред.), где их 200-300 человек, а туда никто не идет, потому что там творится ужасное. Или в каком-нибудь доме, где они все вместе живут 500 человек.

В той же Москве в чем проблема? Они имеют квартиры, но не хотят работать, потому что они полгода стоят на бирже труда и получают 100 тысяч рублей в месяц. Это забота, которая их хоронит. Потом они сдают квартиры, живут толпой человек 15 в одной квартире. Они пьют, у них свои общаки, криминал. Поэтому в Европе, например, нет детских домов, там все поняли, что это очень дорогостоящая услуга – выпускник детского дома – и поэтому всячески стараются их отправить в семью или делать фостерные семьи.

Эта «буратинность», о которой вы говорите, не исправляется? Что же делать?

– Всю жизнь платить компенсацию. Вот он вышел из детдома, и ему пожизненно платят пособие, потому что лучше платить пособие, чем куда-то его устраивать и за ним носиться.

Какой должна быть тогда система по отношению к сиротам и детям, оставшимся без родителей?

– Нужно делать все, чтобы они не попадали в детский дом: отправлять кровным родственникам, приемным родителям, в фостерные семьи. Семья распалась, там алкоголь, наркотики, еще что-то – нужно сразу искать семью, делать все возможное. Сейчас на 1 июня было паломничество в интернаты, там такого надарили… А если бы эти ресурсы взять и направить на что-то действительно доброе, вечное и красивое… Но об этом мало кто думает.

Каким образом, по вашему мнению, должна осуществляться поддержка семьи? Как быстро найти семью для ребенка, чтобы он вообще не успел попасть в систему?

– Например, в районе 300 кризисных семей. Из них в течение года «придут в непригодность» 10 семей, мы прогнозируем это и уже готовим родителей для этих вот детей. Мы подготовили – эти 10 сразу попали в семью, а с остальными семьями продолжаем работать. Как только ребенок попал в детский дом, он хапнул «сиротского болота» и потом в приемной семье начинает это все изгрыгивать. Они его привозят обратно.

Вот сейчас две или три семьи мне звонили: «Хочу вернуть девочку из детского дома». А что она делает? «Она ножами машет». Я говорю: «А вы покажите». На видео сама мама, психолог, провоцирует ее на то, чтобы та махала ножами. «Ну как ты нас зарежешь?» – и та давай ножами махать. Я говорю: «Свозите ее в психиатрическую больницу», дал контакты. Оказалось, что у девочки прогрессирующая шизофрения. Она удочеренная, и они теперь не знают, что с этим делать. Возвратов много, порядка 10-12 тысяч детей в год.

Кроме того, если семья находится в трудной жизненной ситуации, она может подписать договор с опекой на полгода, и ребенок попадает в детский дом, не будучи «статусным», и таких детей сейчас большая часть в интернатах. Если в Федеральном банке данных нет ребенка, значит, он не сирота. Например, в Александровском доме ребенка 45 детей, из них 25 – домашние, «на передержке», уже не один год. А где в это время родители? Гуляют, раз в полгода приезжают подписывать документы. Удобно же! Еду готовить не надо, в цирк водить не надо, они привыкают, а потом через какое-то время отказываются.

Как органы опеки должны узнать, что в семьях что-то идет не так, чтобы делать прогноз и готовить приемные семьи?

– В советское время, к примеру, были разные системы сигналов. Это могут заметить коллеги по работе, участковый, учителя, педиатр и т.д. Не сказать, что «она там пьет, заберите детей», а «отправьте социального работника». Социальный работник должен составить для семьи план развития: допустим, лечение для родителей, помощь отцу или матери, иногда мать нужно отправить на месяц-два в санаторий, а детей к родственникам…

Сейчас запущенность ребенка – это не очевидный признак проблем в семье для органов опеки. Для них очевидно, когда уже вонь, пьянство, избиения и т.д. То есть они идут в точку, когда сделать уже ничего нельзя. Если ребенка изъяли, то смысла работы опеки уже нет, а если отправила в детский дом, то тем более. Включаться надо как можно раньше.

А если они не впускают социального работника?

– Это уже должен быть вопрос к правоохранительным органам. Мы говорим: «Либо я прихожу, либо лейтенант Иванова. Выбирайте». Дальше соцработник должен смотреть по динамике.