Человек-эпоха: актеры театра Российский Армии – о кумире века Владимире Зельдине
«Если Бог хранит меня, значит, я еще не все сделал»… И Бог его хранил. Неустанно хранил 101 год... Актера театра и кино, народного артиста СССР Владимира Зельдина называют человеком-эпохой. Он был свидетелем важных вех в нашей истории: родился в царской России, детство и юность выпали на годы революции, молодость пришлась на Великую Отечественную войну... Он был единственным в мире актером, который в таком возрасте продолжал выходить на сцену. Он был всем! Он был Зельдиным! MIR24.TV поговорил с актерами театра Российский Армии о феномене Владимира Михайловича Зельдина, его бесконечном жизнелюбии, искреннем служении людям и секрете долголетия в особый день. 10 февраля исполняется 110 лет со дня рождения мэтра театра и кино.
Обрел счастье на сцене театра
Это человек, который любил жизнь, человек, который всего себя посвятил театру и людям. Для миллионов людей Владимир Зельдин не просто актер. Он — символ времени, непоколебимости и благородства. Так говорит актер Юрий Сазонов, который долгие годы работал с Владимиром Зельдиным в театре Российской Армии. Их первое знакомство произошло около двадцати лет назад, а впечатления от той встречи настолько яркие, настолько живые и незабываемые — будто это было вчера.
Память о народном артисте СССР Владимире Зельдине навсегда остается в истории актерского искусства. Юрий, а каким запомнился он вам?
— Первое впечатление — это очень интеллигентный человек. Помню, когда он впервые зашел в репетиционный зал. Мне сказали, что это Владимир Михайлович Зельдин. И для меня тогда время будто остановилось — вошел человек-эпоха! Тогда еще подумал: вот… он!
Впечатления были самые противоречивые, немого даже волнительно: как общаться, как задавать вопросы?.. Но потом оказалось, что он очень открытый человек. Всегда шел на общение и всегда с улыбкой отвечал. Как-то однажды подошел ко мне, это был наш первый разговор, и сказал: «Юра, ты не хотел бы сыграть роль Санчо Панса»? Честно: я тогда оторопел от предложения и от его желания, чтобы именно я участвовал в постановке. На это сказал без раздумий: «Конечно, да!»
Я горжусь нашей совместной работой «Человек из Ламанчи». Десять лет вместе. Мы в этой постановке были настоящим тандемом: я — помощник Санчо Панса, который был со своим невероятным Дон Кихотом. И каждый раз, выходя на сцену, играли как в первый раз. Столько эмоций. Владимир Михайлович удивлял своим отношением к тому, как он выходил на сцену: это был совершенно другой человек. Это был не 95-летний, а потом 100-летний актер… Ему было максимум 70 лет! Перевоплощение в образе было на таком уровне... И, стоя на сцене, я разговаривал уже не с Владимиром Михайловичем Зельдиным: передо мной был настоящий Дон Кихот.
В автобиографической книге «Моя профессия: Дон Кихот» Зельдин писал: «После 80 лет у меня в кино началась вторая молодость. Нет, третья. Вторая пришла после Серебрякова». Он всегда был молод душой?
— Верно. Владимир Михайлович часто говорил: «Я не чувствую свой возраст. Я его не понимаю. У меня его нет». А еще размышлял: «Вся трагедия в том, что душа — молода, а тело — чуть-чуть впереди бежит». Конечно, это было старшее поколение, человек-эпоха даже с той точки зрения, что он застал Российскую империю, представляете, сколько пережитого, сколько всего за его плечами? Не задумываешься порой над этим, а он разговаривает с тобой — как партнер, как старший товарищ, как друг.
Для актера театр начинается тогда, когда он приходит в театр. Я научился «подсматривать», как Владимир Михайлович отдыхает на сцене, находясь в спектакле три часа. В нашей профессии есть такое понятие «мяч внимания». Когда режиссер выстраивает мизансцену так, что в этот момент ты становишься на второй план: на тебя уже меньше обращают внимания, потому что игрют другие актеры и, соответственно, ведут сцену. И вот в этот момент он делал выход — и становился Зельдиным. Не всегда на сцене нужно быть стопроцентно включенным в работу, иначе просто не хватит энергии.
Если в пяти прилагательных, то каким был Зельдин?.. Жизнелюбивым, импозантным, интеллигентным, талантливым, добрым. Он всего себя отдавал профессии и служению сцене. Все думали, что он видит плохо, но он детали запоминал до такой степени идеально, что иногда за кулисами мог сказать: «Ты здесь сделал вот так и так. Лучше по-другому». И думаешь: как же это запомнил, он ведь практически в этот момент не смотрел на меня?.. Я у него учился, мы все у него учились... Что-то перенимал: там подсмотрел, тут подглядел. На протяжении этих десяти лет, что играли в постановке «Человек из Ламанчи», трансформировались и наши герои. А вместе с тем стало понятно, почему Санчо Панса по-дружески любит Дон Кихота. Владимир Михайлович был Дон Кихотом и в жизни. Это правда.
А каким Владимир Михайлович был партнером по сцене?
— Он был очень щепетильным. В замечаниях — аккуратным. Становилось даже будто теплее вокруг, когда Владимир Михайлович понимал, что «в спектакле все идет хорошо». И я тогда тоже понимал: все правильно, мы идем в нужную сторону.
Однажды я вводился в один из премьерных спектаклей, и он пришел на это посмотреть. Я не знал, что Зельдин в зале: казалось бы, ну ввелся актер — и ввелся. И вот после просмотра он подошел ко мне и предложил сыграть роль Санчо Панса в спектакле «Человек из Ламанчи».
В большей степени мы общались с ним по работе. Он мог, конечно, спросить, как дела. И ты ему рассказывал про свои дела. А он потом, прищурясь, еще переспрашивал: «Точно все хорошо?» И будто выдыхал: «Ладно, ну бывай!» И тут же мы переключались на работу, что-то начинали обсуждать, он по-доброму объяснял, что можно добавить или исправить в роли Санчо Панса.
Удалось ли вам стать свидетелем того, как Зельдин выходил из курьезных ситуаций на сцене?
— Был один курьезный случай. Представьте: идет спектакль, мы сидим на лавочках: у него — это свой конь, у меня — свой ослик. Мы должны были проезжать круг, говорить текст и возвращаться опять на мизансцену. Поем песню. И тут круг не пошел. Но Зельдина ситуация никак не выбила из колеи. А я вот разнервничался. Он совершенно спокойно вышел из этой ситуации. Владимир Михайлович обыграл это настолько грамотно, будто все так и планировалось. Зритель ни о чем не догадался. Об этом знали только мы с ним.
Лично для вас Зельдин — это актер театра или актер кино?
— Для меня он больше актер театра, потому что открылся гораздо шире и больше на сцене. Мне удалось посмотреть с ним спектакль «Деревья умирают стоя» в Томске на гастролях. Что он там творил, как «хулиганил» на сцене с Ниной Афанасьевой Сазоновой. А потом был спектакль «Загнанная лошадь». И там он тоже показал себя разноплановым. Потому что в кино все равно есть какой-то референс, образ, а театр в этих вопросах — многогранен. Никто не верил, что он сыграет Дон Кихота. Но, когда Зельдин выскочил на сцену, — все вопросы были сняты. На сцене оказался максимум 70-летний человек, а что же он там творил: прыгал, на колени садился, падал, пел. Это было настолько невероятно. Я никогда еще такого не видел!
Юрий, знакомство с Зельдиным изменило что-то в вас?
— В жизни нам встречаются разные люди, и в театре тоже бывают разные люди. И я видел, как он относится к окружающим. Каким бы ни был человек, он все равно его выслушает, поговорит. Вот так просто. По-человечески. Я никогда не слышал от него бранных слов, чтобы он кого-то ругал. Он, конечно, возмущался, когда происходили какие-то технические проблемы внутри спектакля, но за кулисами не было никаких склок, обсуждений, ругательств. Я в нем увидел важную вещь: с любым человеком нужно оставаться человеком. И Владимир Михайлович изменил во мне отношение к людям.
Чему научил? Главным истинам: только семья, любовь, близкие! А все остальное — не ниже воротничка. То есть не пускать в сердце. И, правда, это работает. Проблемы, конечно, существуют и, безусловно, их надо решать. Но сюда — в сердце — не пускать!
Зельдин и в 101 год выходил на сцену. И от понимания этого просто дух захватывает. Как считаете, что ему придавало сил и энергии?
— Очень хороший вопрос. Его главной музой была супруга. И вот она излучала для него ту самую неиссякаемую энергию. Она приходила не только на все репетиции, но и на все спектакли. Всегда была рядом: вдохновляла, помогала, выслушивала. А порой и со стороны ему подсказывала, ласково: «Володя, а вот так будет лучше»!
А сил ему давало то, что вечером будет спектакль, что надо выходить на сцену, что он нужен. Он никогда не хотел расслабляться! Супруга говорила, что Владимир Михайлович понимал: если он нужен — то нужны силы и нужна форма. И он дома всегда делал гимнастику, зарядку, разминался. И уже в театре был совершенно другой человек. А на сцену — не шел, он бежал!
«Зельдин тогда играл в 84 года. Он был еще совсем молодой!»
Актриса Наталья Аристова с легендарным Владимиром Зельдиным сыграла в трех спектаклях: «Ханума», «Человек из Ламанчи» и «Танцы с учителем». Будучи студенткой — в далеком 1999 году — вместе с мэтром впервые вышла на сцену театра Российский Армии. «Зельдин — это пример того, как надо переживать невзгоды, — рассуждает Наталья, а потом дополняет, — чтобы в жизни ни происходило, неси это с достоинством! Таким был Владимир Михайлович. Как скала!»
Наталья, как вы познакомились с Зельдиным?
— Это был спектакль «Ханума». И это было очень неожиданно: представляете, народный артист СССР Владимир Зельдин вводится в дипломный спектакль! А получилось все очень просто: я училась в мастерской Баталова, а насколько известно, Владимир Зельдин и Алексей Баталов были большими друзьями. И Баталов ему однажды позвонил, сказал, что ребята выпустили дипломный спектакль, неплохо играют. Предложил прийти и посмотреть. Так Владимир Михайлович и сделал. Потом заседание кафедры, а Зельдин — молчит. Конечно, это всех взволновало. Попросили высказаться, на что Владимир Михайлович ответил: «Если я хочу в спектакле играть, то, значит, он хороший, а если — нет, значит, он плохой». На следующий день мэтр перезвонил и сказал, что вводится в спектакль.
Зельдин тогда играл в 84 года. Он был еще совсем молодой. Всем нам он казался мастодонтом, вечным! Начались репетиции. Я играла Хануму. И мы из ВГИКа приезжали в театр Российской Армии, долго репетировали и в конечном счете — сыграли. Сначала репетировали в Центре Высоцкого на Таганке. А там в это время был ремонт, нас разместили в одной единственной свободной комнате, а для Зельдина приготовили кабинет директора. На что он очень сильно удивился и сказал: «Или всех в кабинет директора, или простите…»
В свой 85-летний юбилей Владимир Михайлович сказал, что будет играть в «Хануме». И вот он нас привел на большую сцену театра, показал все мертвые точки. Микрофонов не было, а спектакль — музыкальный. Все и пели, и говорили — без микрофонов. Впервые оказаться на такой сцене — стало для нас настоящей школой.
Помню, как мы однажды сыграли «Хануму» и потерпели, как говорится, большой успех! После чего постановку взяли в основной репертуар театра Российской Армии. Мы шли на малой сцене с большим успехом. Билетов достать было невозможно.
Есть такое выражение, что театр — это всегда способ поговорить. Актерская профессия вас сделала друзьями?
— После первой репетиции появилось близкое и родное чувство. И шаг навстречу этому сделал Владимир Михайлович. Он всегда интересовался: как дела, как настроение. Окружал абсолютной отцовской заботой.
Я заходила к нему в гримерку перед каждым спектаклем. Просто поговорить. Первые его слова: «Наташа, как у тебя дела? Тебя никто не обижает?» Он умел по-отцовски успокоить. Брал за руку и находил такие слова, слушая которые, ты понимаешь, что лучше тебя и талантливей тебя на этом свете нет никого!
Владимиру Михайловичу пришлось пережить годы Великой Отечественной войны. Он что-то вспоминал об этом?
— Зельдин не любил рассказывать о тяжелом. Он был оптимистом, обожал жизнь, всегда говорил с юмором. Вспоминал, но только иногда, как в годы Великой Отечественной однажды ночевал в небольшой комнатке в одном из театров. Пояснял кратко: «А ночью ко мне прибегали подружки! Крысы...»
Или только ради примера, крайне редко, молодым артистам рассказывал, особенно тем, кто сетовал на жизнь, что они то как раз и не знают, что такое тяжелая судьба.
Театр для Владимира Зельдина стал миссией на всю жизнь. Однако он всегда давал возможность раскрыться другим актерам на сцене…
— Мы все знаем: перекрывать актера от зрителя собой ни в коем случае нельзя. Реакция может быть непредсказуемая: от одергивания до большого скандала. И вот была выстроена сцена, где звучала моя ария, как вдруг Зельдин во время антракта подходит и говорит: «Наташа, почему ты работаешь в сторонке? Это твой сольный выход!» Я, конечно, пыталась объяснить, что этим могу перекрыть его. А он только возмущался: «Нашла, о чем думать в такой момент! Это твое соло! Выходи в центр!»
Он был бесконечно щедрой души человек. Владимир Михайлович никогда не просил помощи для себя, но всегда что-то делал для других. Он даже доходил до чиновников, при этом оставался очень и очень скромным.
Наталья, говорят, пока жива память — жив и сам человек…
— У меня нет чувства ухода Владимира Михайловича Зельдина. Я все время ощущаю его присутствие. Мне кажется, что в этих стенах — в театре — он всегда присутствует как-то незримо. Особенно это ощущаешь, когда заходишь в его гримерку. И каждый раз, когда выхожу на большую сцену, то кажется, будто он где-то рядом… просто отошел на секундочку, просто за кулисами поправляет микрофон…
«С большой буквы ЧЕЛОВЕК!»
Друг, наставник или коллега? Для актера Константина Днепровского в первую очередь Зельдин был учителем! «В Щепкинском на входе есть следующая надпись: «Театр — это храм. Священнодействуй, или убирайся вон». У Владимира Михайловича было абсолютно такое же отношение — и к профессии, и к творчеству в целом. Поэтому и совместная работа научила меня по-особенному относиться к театру», — размышляет Константин.
Константин, что при первом знакомстве вас больше всего поразило во Владимире Зельдине?
— Меня удивило в нем отношение к профессии. Я 22 года в театре и таких людей никогда не встречал. Он прекрасно играл и в солидном возрасте. Уже плохо видел, но знал, что, например, надо сделать 14 шагов, чтобы спуститься с моста, а потом пройти еще 15 шагов вперед по сцене. Моя задача была направить его в нужную сторону, а дальше он уже сам отсчитывал шаги.
Владимир Михайлович был для меня учителем. Но не в прямом смысле слова: скорее, я со стороны наблюдал за ним, делал для себя выводы, в каких-то моментах даже пытался его копировать. Причем копировать — ни в коем образе не сценически, скорее, его внутреннее отношение к профессии и к жизни. Вот это самое дорогое!
Все актеры, кто выходил на сцену вместе с Владимиром Михайловичем, говорят про его уникальную возможность отдыхать во время постановки…
— Он был очень энергичным партнером, причем это тот уровень актерского профессионализма, естественно, с поправкой на возраст, когда ты действительно умеешь отдыхать на сцене. Это высший класс. Высший пилотаж таланта! Как это выглядело со стороны? Он делал на сцене шаг назад — и начинал «дышать». Я это видел множество раз, как он отходил, при этом у него продолжался внутренний процесс. А потом я или кто-то из других актеров произносил реплику — и он тут же включался в текст.
Владимир Зельдин никогда не считал себя везучим. Однажды даже произнес: «Нет, я не баловень судьбы. За всем, чего я достиг, стоит большой труд...»
— Жизнь Зельдина действительно была яркая, но вместе с тем — непростая. Помню, как он однажды произнес: «Нам всегда говорили, что наши дети будут жить лучше, а сейчас нашим детям рассказывают, как хорошо жили мы!» Мне кажется, что эта фраза подчеркивает, что жизнь у него действительно было непростая. Это человек, который на своем веку видел очень многое.
Мало кто знает, что, обласканный зрительской любовью и почитанием, народный артист ни разу ничего не попросил для себя лично…
— Если в его силах было помочь, то он всегда помогал. Если у кого-то из артистов, его коллег, были проблемы, то он сразу же пытался как-то их решить. Он был очень чуткий в этом плане человек, который, несмотря на все свои регалии и безумную популярность, вел очень скромную жизнь. У него не было виллы, дорогого автомобиля, яхты, самолета. Он был скромным человеком, который прекрасно понимал: артисту достаточно крыши над головой.
Константин, а вы помните столетний юбилей Владимира Зельдина?
— Я очень хорошо помню этот день. В честь грандиозного события нам тогда вручили жетоны с надписью «ЧЕЛОВЕК». Так вот он до сих пор весит у меня в машине — на зеркале... ЧЕЛОВЕК… Это безусловно про Зельдина!
Владимир Михайлович во всех смыслах слова был удивительным. Всегда поражало его отношение к жизни, несмотря на сложнейшие проблемы со здоровьем, несмотря на недоверие ближайших людей. Ведь мало кто верил в то, если честно, что он в свои 90 лет сыграет Дон Кихота… Но он сыграл! А как он в 100 лет ломал копья об сцену! «Человек из Ламанчи» не только состоялся, но и гремел! Мы со сцены смотрели в зал — и не видели свободных мест. Зрители буквально сидели на ступеньках. И так было каждый спектакль. Его стойкость, несмотря ни на что, вызывала во всех нас истинное восхищение!
Жизненная энергия, сила духа, бодрость — в этом ему не было равных. Перед спектаклем мы собирались, клали на него руки и это называлось «поделиться с Зельдиным энергией», но я не могу быть уверенным в том, что это не он нас заряжал своей энергией…
Большая часть театральной жизни Зельдина прошла в Центральном театре Красной (затем — Советской, а сегодня — Российской) Армии, где он прослужил с 1946 по 2016 годы и на сцене которого встретил свой 100-летний юбилей. Он репетировал ежедневно по шесть часов, пел, сражался и снова танцевал — назло времени и назло возрасту. А когда наступали непростые времена, то со свойственным только ему оптимизмом говорил, что нужно крепче держаться друг за друга и шутил: «...на таких чудаках, как Дон Кихот, держится земля». И, оглянувшись на свою бесконечно долгую жизнь, в одном из интервью нашему телеканалу «МИР» по-прежнему говорил не о себе: «…мы здесь для того, чтобы что-то сделать хорошее, доброе, милосердное. А потом нас там спросят, куда отправляться — в рай или в ад…». В масштабе его поистине уникальной жизни в искусстве, того, что создано за многие десятилетия на сцене, в том поразительно высоком нравственном заряде великого артиста — Зельдину не было равных! Владимир Михайлович продолжает свою жизнь и сегодня: она в его творчестве, в его театре, в нашей памяти…