Семь классов школы, ужасы психбольницы и ненужная «Нобелевка»: жизнь и судьба Иосифа Бродского

Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.

В сегодняшней реальности стихи Иосифа Бродского актуальны как никогда. Но что мы, в сущности, знаем об этом человеке, кроме того, что он автор одного из самых цитируемых стихов в отечественной поэзии? Здесь на ум приходят слова Ахматовой, которая, узнав о том, что Бродского приговорили к ссылке за «тунеядство», грустно пошутила: «Какую биографию делают нашему рыжему! Как будто он кого-то нарочно нанял». И в самом деле, судьба Иосифа Бродского была удивительной, как на редкость витиеватая тропа, которая резкими зигзагами уходит то в ровную солнечную местность, то в колючие заросли. В школе он не закончил и восьми классов, но в итоге стал профессором нескольких крупных университетов и обладателем Нобелевской премии; на родине его судили и поместили в психлечебницу, а спустя много лет осыпали почестями, умоляя вернуться из эмиграции.

Он был поэтом двух стран, и стихами его в Америке зачитываются с таким же упоением, что и здесь, в России. Прах же его покоится на европейской земле – как знак того, что Бродский не принадлежал ни к одному из этих миров. Сегодня, 24 мая, поэту, эссеисту, переводчику Иосифу Бродскому могло бы исполниться 80 лет. Самые интересные факты его биографии – в материале «МИР 24».

Второгодник, мечтавший о море

Иосиф Бродский родился 24 мая 1940 года в Ленинграде в еврейской семье. Его отец, Александр Иванович Бродский, был капитаном 3-го ранга ВМФ СССР, в годы войны служил военным фотокорреспондентом. В 1950 году Бродский демобилизовался, работал фотографом и журналистом в нескольких ленинградских газетах. Мать, Мария Моисеевна Вольперт, работала бухгалтером.

Детство Оси пришлось на годы блокады. Пережив самую суровую зиму 1941-1942 годов, мать вывезла Иосифа в эвакуацию в Череповец. Там они прожили до 1944 года. Мария Моисеевна устроилась переводчиком в лагерь для военнопленных. Тем временем отец Бродского участвовал в прорыве блокады Ленинграда. Семья воссоединилась лишь в 1948 году. Вернувшись домой, Александр Иванович поступил на работу в фотолабораторию Военно-морского музея. Иосиф Бродский на всю жизнь запомнил свои детские прогулки по музею:

«Вообще у меня по отношению к морскому флоту довольно замечательные чувства. Уж не знаю, откуда они взялись, но тут и детство, и отец, и родной город… Как вспомню Военно-морской музей, Андреевский флаг – голубой крест на белом полотнище… Лучшего флага на свете вообще нет!».

С учебой у Бродского не складывалось. В Ленинграде он сменил четыре школы, один раз даже остался на второй год. Учился плохо, домашние задания игнорировал, на уроках то и дело мешал учителям, а в тетрадках рисовал «не по делу». При этом он мог бы стать одним из лучших учеников в классе, но – не хотел. Как не хотел быть примерным пионером и комсомольцем.

Когда ему было 14 лет, он попытался поступить в морское училище, но ему отказали. В 1955 году, закончив всего семь классов и начав восьмой, Бродский бросил школу и устроился на завод «Арсенал» помощником фрезеровщика. Далее его «бросало» из одного увлечения в другое. Все еще вдохновленный тягой к морю, Иосиф пытался поступить в школу подводников, но, как и в случае с училищем, его постигла неудача. Затем в 16 лет он вдруг загорелся идеей стать врачом и устроился работать в морг при областной больнице, где целый месяц помогал препарировать трупы. Но довольно скоро Бродский отказался от медицинской карьеры. Помимо этого, он успел поработать истопником в котельной и матросом на маяке. Среднее образование будущий поэт все-таки получил, окончив школу рабочей молодежи.

Юность в полутора комнатах

В 1955 году семейство Бродских переехало в знаменитый Дом Мурузи по адресу улица Пестеля, 24/27. После революции этот огромный особняк, некогда принадлежавший князю Александру Мурузи, разделили на коммунальные квартиры.

«Здание было громадным тортом в так называемом мавританском стиле, столь характерном для северной Европы начала века. Законченное в 1903 году, в год рождения моего отца, оно стало архитектурной сенсацией Санкт-Петербурга того времени, и Ахматова однажды рассказала мне, как она с родителями ездила в пролетке смотреть на это чудо», –вспоминал Бродский.

В разное время здесь жили известные поэты и писатели: Александр Блок, Николай Лесков, Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус, Владимир Пяст, Даниил Гранин и др. В этих стенах раскрылся и литературный дар Бродского. Юношеские годы, проведенные на крохотном пятачке пространства, который он называл «полторы комнаты», сформировали Бродского как поэта и стали, вероятно, самым счастливым временем в его жизни. Бродский проживет здесь 17 лет – до самого отъезда из СССР.

Много лет спустя, уже находясь в эмиграции и не имея возможности увидеть родителей, он напишет эссе «Полторы комнаты», которое станет своеобразным гимном его любви к Родине – любви болезненной, удушающей, безысходной. Этот небольшой текст выйдет в журнале «The New York Review of Books» 27 февраля 1986 года под названием «In a Room and a Half». Бродскому придется объяснять иностранным читателям, что это за странная мера пространства, ведь такое было возможно только в Советском Союзе.

Фото: Anefo / Croes, R.C./Wikipedia

«В СССР минимальная норма жилой площади 9 м² на человека. Следовало считать, что нам повезло, ибо в силу причудливости нашей части анфилады мы втроем оказались в помещении общей площадью 40 м². Сей излишек связан с тем, что при получении нашего жилища мои родители пожертвовали двумя отдельными комнатами в разных частях города, где они жили до женитьбы. Это понятие о квартирном обмене – или лучше просто обмене (ввиду несомненности предмета) – нет способа передать постороннему, чужестранцу», – писал Бродский.

Вместе с воздухом советского Ленинграда он впитал в себя его культуру, особенности мышления и образа жизни того времени. Дома в неоклассическом стиле, сильно пострадавшие от бомбежек, бесконечные перспективы ленинградских окраин, Нева, где «плещет память о гранит» – ленинградские мотивы прослеживаются во всем творчестве Бродского.

«Ленинград формирует твою жизнь, твое сознание в той степени, в какой визуальные аспекты жизни могут иметь на нас влияние <…> Это огромный культурный конгломерат, но без безвкусицы, без мешанины. Удивительное чувство пропорции, классические фасады дышат покоем. И все это влияет на тебя, заставляет и тебя стремиться к порядку в жизни, хотя ты и сознаешь, что обречен. Такое благородное отношение к хаосу, выливающееся либо в стоицизм, либо в снобизм», – скажет Бродский в интервью голландскому журналисту в 1982 году.

Поэт «с декадентским душком»

В 1957 году он присоединился к группе геологов и участвовал в нескольких геологических экспедициях НИИГА: в 1957 и 1958 годах – на Белом море, в 1959 и 1961 годах – в Восточной Сибири и в Северной Якутии, на Анабарском щите. В ходе одной из экспедиций на Дальнем Востоке Бродский даже открыл небольшое месторождение урана.

Однако летом 1961 года в эвенкийском поселке Нелькан его нервы не выдержали. Из-за отсутствия оленей геологи некоторое время не могли продолжать поход, и на фоне вынужденного безделья у Бродского случился нервный срыв, и ему разрешили вернуться в Ленинград.

Конец 50-х – начало 60-х годов – время зарождения Бродского-поэта. Даже находясь в экспедициях, он много и хаотично читал – в основном поэзию, философскую и религиозную литературу, взялся за изучение английского и польского языков. Его вкусы и будущий стиль формировались под влиянием таких поэтов, как Борис Слуцкий, Марина Цветаева, Евгений Баратынский, Осип Мандельштам, Борис Пастернак, Владимир Маяковский. Из зарубежных авторов Бродский больше всего выделял Уистена Хью Одена, Константиноса Кавафиса, Роберта ли Фроста, Райнера Рильке.

Бродский утверждал, что начал писать стихи в 18 лет, хотя есть несколько стихотворений, датированных 1956 – 1957 годами. «Пилигримы», «Памятник Пушкину», «Рождественский романс» – наиболее известные из ранних работ Бродского. В то время в его стихах наблюдалась ярко выраженная музыкальность. Так, в стихотворениях «От окраины к центру» и «Я – сын предместья, сын предместья, сын предместья…» можно увидеть ритмические элементы джазовых импровизаций.

В 1959 году состоялось знакомство Бродского с Булатом Окуджавой, Сергеем Довлатовым, Евгением Рейном, Анатолием Найманом, Владимиром Уфляндом. Примерно тогда же он сблизился с молодыми поэтами из «промки» – литературного объединения при Дворце культуры промкооперации (позднее Ленсовета). Первое крупное публичное выступление Бродского состоялось 14 февраля 1960 года на «турнире поэтов» в ленинградском Дворце культуры имени Горького. Его стихотворение «Еврейское кладбище...» тогда наделало много шума.

Реакция публики на рыжего картавого юнца в веснушках, монотонно читающего стихи, которые и на стихи-то в привычном понимании не были похожи, была неоднозначной. Вот как писал о поэтическом дебюте Бродского поэт Николай Рубцов:

«Конечно же, были поэты и с декадентским душком. Например, Бродский. <…> Взявшись за ножку микрофона обеими руками и поднеся его вплотную к самому рту, он громко и картаво, покачивая головой в такт ритму стихов, читал: «У каждого свой хрлам! У каждого свой грлоб!» Шуму было! Одни кричат: «При чем тут поэзия?!», «Долой его!». Другие вопят: «Бродский, еще!».

Настоящая популярность нашла его на рубеже 1960-1961 годов. Как вспоминал поэт Давид Шраер-Петров, в апреле 1961 года он встретил на Невском проспекте знакомого режиссера и сценариста Илью Авербаха, и тот сказал ему: «В Ленинграде появился гениальный поэт Иосиф Бродский. <…> Ему всего двадцать один год. Пишет по-настоящему один год. Его открыл Женька Рейн».

Евгений Рейн, может, и не был тем, кто непосредственно «открыл» Бродского для публики, однако именно благодаря ему состоялось знакомство начинающего поэта с Анной Ахматовой, Надеждой Мандельштам, Лидией Чуковской и другими важными женщинами в мире литературы. Но гораздо большее влияние на Бродского произвела другая встреча.

В 1962 году 22-летний Иосиф познакомился с молодой художницей Марианной Басмановой. С этого времени многие свои произведения он посвящал именно ей, скрытой под инициалами «М. Б.». Первые стихи с этим посвящением – «Я обнял эти плечи и взглянул…», «Ни тоски, ни любви, ни печали…», «Загадка ангелу» – датированы 1962 годом. Как пишет биограф Бродского Лев Лосев, «стихи, посвященные «М. Б.», занимают центральное место в лирике Бродского не потому, что они лучшие – среди них есть шедевры и есть стихотворения проходные, – а потому, что эти стихи и вложенный в них духовный опыт были тем горнилом, в котором выплавилась его поэтическая личность».

Двадцать лет спустя, уже находясь в Америке, Бродский издаст сборник «Новые стансы к Августе». В него войдут стихи 1962–1982 годов, посвященные «М. Б.». Последнее стихотворение с этим посвящением выйдет в 1989 году.

«Окололитературный трутень»: суд и психлечебница

Как ни парадоксально, но мировую славу Иосифу Бродскому принесли гонения на родине. Именно резонансный судебный процесс над ним привлек внимание к его стихам на Западе. Более того, суд над Бродским стал одним из факторов появления в СССР правозащитного движения. За рубежом выдвинутые против него обвинения стали своеобразным символом торжества бюрократии над поэзией и доказательством того, что свобода слова в Советском Союзе – по-прежнему недостижимая мечта.

Впервые Бродский оказался в поле зрения КГБ еще в 1960 году: его вызывали на допрос КГБ в связи с арестом Александра Гинзбурга, который ранее опубликовал в своем самиздатском журнале поэзии «Синтаксис» пять стихотворений Бродского. Гинзбург получил два года лагерей, а Бродского отпустили. Впрочем, кажется, он всегда понимал, что однажды настанет и его черед.

Однажды во время поездки в Самарканд Бродский и его друг, бывший летчик Олег Шахматов, вынашивали дерзкий план захвата самолета, чтобы улететь на нем за границу. Воплотить его они так и не решились, но позднее Шахматов все же попал под арест и рассказал об этом плане сотрудникам КГБ. Также он сообщил о другом своем приятеле, Александре Уманском, и его «антисоветской» рукописи, которую они с Бродским якобы пытались передать какому-то случайному американцу. Так или иначе, 29 января 1962 года Бродского задержали, но спустя два дня освободили, а Шахматова и Уманского обвинили в антисоветской агитации и пропаганде. После этого недолгого ареста за Бродским установилась слежка, а уже через год началась его травля.

В номере газеты «Вечерний Ленинград» от 29 ноября 1963 года вышла статья «Окололитературный трутень», в которой Бродского клеймили, обвиняли в тунеядстве и приписывали ему чужие стихи, а его собственные – безбожно коверкали. Так, цитируя стихотворение «Люби проездом родину друзей…», авторы решили объединить первую строчку («Люби проездом родину друзей») с последней («Жалей проездом родину чужую»), и в итоге у них получилось: «Люблю я родину чужую». Вердикт статьи был следующим: «Он продолжает вести паразитический образ жизни. Здоровый 26-летний парень около четырех лет не занимается общественно полезным трудом». Авторами этого «шедевра» были двое сотрудников газеты, Медведев и Ионин, а также завхоз института «Гипрошахт» Яков Лернер.

На самом деле Бродскому на тот момент было не 26, а 23 года, и «трутнем» он вовсе не был. В то время он уже начал зарабатывать литературным трудом: печатался в журналах, занимался переводами (кстати, именно стараниями Лернера некоторые из его заказов были аннулированы). Бродский даже написал сценарий к документальному фильму «Баллада о маленьком буксире», одобренный и принятый к постановке. При этом за свою работу он получал гроши: в не самый худший год ему удавалось заработать около 170 рублей (в те годы это была месячная зарплата инженера).

Тем не менее 13 февраля 1964 года Бродский был арестован по обвинению в тунеядстве. На следующий день в камере у него случился сердечный приступ. С тех пор он до конца жизни страдал стенокардией.

Первое слушание дела Бродского состоялось 18 февраля 1964 года. Благодаря журналистке Фриде Вигдоровой, которая присутствовала в зале суда, о деталях этого процесса узнал весь мир. Заметки Вигдоровой вскоре были опубликованы в иностранной прессе и вызвали шквал общественного возмущения. Бродскому предъявили обвинения не по статье уголовного кодекса, а по указу Президиума Верховного Совета РСФСР «Об усилении борьбы с лицами, уклоняющимися от общественно полезного труда и ведущими антиобщественный паразитический образ жизни». Фактически Бродского обвиняли в том, что у него слишком маленький заработок, и в том, что он смеет называть себя поэтом. Стихи Бродского в суде охарактеризовали как «ущербные и упаднические», подрывающие моральный дух советской молодежи.

Чтобы понять, что представлял собой этот суд, достаточно прочесть короткий фрагмент диалога Бродского с судьей, который в свое время цитировали многие СМИ.

Судья: А вообще какая ваша специальность?

Бродский: Поэт. Поэт-переводчик.

Судья: А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?

Бродский: Никто. (Без вызова.) А кто причислил меня к роду человеческому?

Судья: А вы учились этому?

Бродский: Чему?

Судья: Чтобы быть поэтом? Не пытались кончить вуз, где готовят... где учат...

Бродский: Я не думал, что это дается образованием.

Судья: А чем же?

Бродский: Я думаю, это... (растерянно) от Бога...

После первого слушания Бродского направили на принудительную судебно-психиатрическую экспертизу. Адвокат Бродского надеялась, что таким образом удастся добиться более мягкого наказания, однако, вопреки ее просьбе, обследование проходило не амбулаторно, а в психиатрической больнице. В лечебнице Бродский провел три недели. Этот период своей жизни он называл самым тяжелым. По воспоминаниям поэта, санитары применяли к нему «укрутку»: «Глубокой ночью будили, погружали в ледяную ванну, заворачивали в мокрую простыню и помещали рядом с батареей. От жара батарей простыня высыхала и врезалась в тело».

По итогам экспертизы, у Бродского выявили «психопатические черты характера», однако признали трудоспособным. Здесь стоит отметить, что поэт действительно с детства испытывал невротические проблемы, страдал от фобий и заикания. С 1962 года он состоял на учете в психоневрологическом диспансере с диагнозом «психопатия» («расстройство личности»). Помимо неврозов, у него был врожденный порок сердца (сам Бродский шутливо называл его «порожек»), однако никакие проблемы со здоровьем не мешали ему до конца жизни оставаться заядлым курильщиком.

Фото: AP/ТАСС

Счастливая ссылка и спаситель Сартр

После второго заседания суда, которое состоялось 13 марта 1964 года, Бродского приговорили к максимально возможному по указу о «тунеядстве» наказанию – пяти годам принудительного труда в отдаленной местности. Его сослали в Архангельскую область, в деревню Норенская Коношского района. Там он прожил полтора года – с 25 марта 1964 по 4 сентября 1965 года. В ссылке Бродскому уж точно было не до тунеядства: он трудился разнорабочим в совхозе «Даниловский»: занимался полевыми работами, был бондарем, кровельщиком, перевозил бревна и т.д.

Издевательства в тюрьме и психлечебнице стали для поэта тяжелым испытанием, но жизнь в ссылке оказалась совсем не так страшна. Сам Бродский впоследствии утверждал, что ссылка была одним из лучших периодов его жизни. Ему выделили деревянный домик, где почти не было мебели, но здесь он мог полностью отгородиться от остального мира и, наконец, свободно читать и творить.

За время ссылки Бродского четыре раза отпускали на побывку в Ленинград. Марианна Басманова, с которой он состоял в переписке, также навещала его в ссылке. 8 октября 1967 года у них родился сын, Андрей Осипович Басманов.

В защиту Бродского в СССР развернулась огромная общественная кампания, которую возглавили Анна Ахматова, Фрида Вигдорова и Лидия Чуковская. На протяжении полутора лет после его ареста десятки советских поэтов неустанно писали письма во все партийные и судебные инстанции с просьбой пересмотреть дело. Было среди защитников Бродского немало влиятельных в Советском Союзе деятелей культуры: Шостакович, Маршак, Чуковский, Паустовский, Твардовский и др. И все же решающее давление на власти оказали не они, а заявление «друга СССР» Жана-Поля Сартра, который предупредил, что из-за дела Бродского на Европейском форуме писателей советская делегация может оказаться в трудном положении.

В итоге 4 сентября 1965 года Верховный суд РСФСР пересмотрел дело поэта и сократил срок ссылки до полутора лет. В сентябре Бродский уже снова шагал по улицам Ленинграда как свободный гражданин.

Начался непростой период в его жизни: печатали его мало, поэтому приходилось подрабатывать переводами, рецензиями и случайными «халтурами» на киностудиях (один раз Бродский даже снялся кино – сыграл секретаря горкома партии в фильме «Поезд в далекий август»).

Между тем 1965–1968 годы были временем интенсивного и плодотворного поэтического труда. В этот период Бродский написал одни из лучших своих стихов, позднее вошедших в книги «Остановка в пустыне», «Конец прекрасной эпохи» и «Новые стансы к Августе». Кроме того, в те годы он активно работал над поэмой «Горбунов и Горчаков».

Выступал он редко, но стихи его время от времени печатались в самиздате и были популярны у довольно узкого круга читателей. При этом на Западе интерес к творчеству Бродского неуклонно рос: иностранные издания постоянно просили у него интервью, университеты приглашали прочесть лекции (разумеется, о том, чтобы получить разрешение на выезд, и речи не шло). Надо ли говорить, что все это чрезвычайно раздражало советское руководство.

Терпение ЦК лопнуло 10 мая 1972 года. Бродского вызвали в Отдел виз и регистрации (ОВИР) и поставили перед выбором: либо он немедленно уезжает из страны, либо у него начинаются «горячие денечки». Из уст агентов КГБ такая фраза могла означать только одно: допросы, пытки, психлечебницы, лагеря... Бродский решается на отъезд.

4 июня 1972 года Иосиф Бродский навсегда покинул Россию. В чемодан он положил пишущую машинку, две бутылки водки для Уистена Хью Одена и сборник стихов Джона Донна. Лишенный советского гражданства, он вылетел из Ленинграда по «израильской визе» в Вену, как того требовали правила еврейской эмиграции. Спустя три года он напишет об этом:

Дуя в полую дудку, что твой факир,
я прошёл сквозь строй янычар в зелёном,
чуя яйцами холод их злых секир,
как при входе в воду. И вот, с солёным
вкусом этой воды во рту,
я пересек черту…

«Приглашенный поэт»

В Вене Бродский познакомился с Уистеном Оденом, которого, наряду с Ахматовой, называл поэтом, оказавшим на него решающее «этическое влияние». Оден встретил его очень тепло и ввел в местные литературные круги. В июне они вместе приняли участие в Международном фестивале поэзии в Лондоне.

В июле 1972 года Бродский переехал в США и стал преподавать в Мичиганском университете в Энн-Арборе. Так человек, закончивший неполные восемь классов средней школы, стал вести жизнь университетского преподавателя. В течение последующих 24 лет Бродский занимал профессорские должности в общей сложности в шести американских и британских вузах. Он преподавал историю русской литературы, русскую и мировую поэзию, теорию стиха, выступал с лекциями и читал стихи на международных литературных фестивалях и форумах, в библиотеках и университетах США, а также в Канаде, Англии, Ирландии, Франции, Швеции, Италии.

При этом Бродский никогда толком не знал, как нужно преподавать – ведь этому его никто не учил. А в Мичиганском университете, где он работал до 1980 года, его должность вообще называлась poet-in-residence («приглашенный поэт»).

«Каждый год из двадцати четырех на протяжении по крайней мере двенадцати недель подряд он регулярно появлялся перед группой молодых американцев и говорил с ними о том, что сам любил больше всего на свете – о поэзии… Как назывался курс, было не так уж важно: все его уроки были уроками медленного чтения поэтического текста…» – пишет биограф поэта Лев Лосев.

Фото: BORJE THURESSON/AP/ТАСС

В 1987 году Иосифу Бродскому была присуждена Нобелевская премия по литературе с формулировкой «За всеобъемлющую литературную деятельность, отличающуюся ясностью мысли и поэтической интенсивностью». Почти любой на его месте был бы счастлив такому признанию, но Бродский отнесся к этому иначе. Он не любил чрезмерного внимания к своей персоне и через три года после вручения премии признался в интервью журналу «Экономист»:

«Вначале это было достаточно неприятно, но потом постепенно я стал более терпимо относиться к своему лауреатству… Хорошо, что я получил награду, когда был относительно молод. В более пожилом возрасте укореняешься в своих взглядах и привычках, а с этим приходит необоснованная самоуверенность. И тогда начинаешь вещать».

С момента переезда в США Бродский регулярно печатался в изданиях русской эмиграции. В 1977 году были изданы книги его стихов на русском языке: «Конец прекрасной эпохи» (1977), куда вошли стихотворения 1964–1971 годов, и «Часть речи», составленная из работ, вышедших в 1972–1976 годах.

Кроме того, в 1972 году Бродский обратился к прозе. В США вышли три книги его эссе: «Less Than One» («Меньше единицы») в 1986 году, «Watermark» («Набережная неисцелимых») в 1992 году и «On Grief and Reason» («О скорби и разуме») в 1995 году. Большая часть этих эссе, как и множество стихов эмиграционного периода, написана на английском языке.

Вообще, живя за границей, Бродский очень боялся забыть родную речь. Вот что он говорил об этом в интервью:

«Помню, как однажды я искал и все никак не мог найти рифму – на русском, – и подумал; но ведь не может же быть, чтобы к этому слову рифмы не существовало? Не начинаю ли я забывать свой язык? Есть старая чешская поговорка: «Тот, кто оставляет родину, перестает существовать». Это очень по-чешски, но и в высшей степени по-русски…».

«Лучшая часть меня уже там – мои стихи»

На родину Бродский так и не вернулся. В Ленинграде он навсегда оставил свою возлюбленную Марианну, их сына и своих родителей. В 1990 году Бродский женился на итальянской аристократке русского происхождения, Марии Соццани. Через три года у них родилась дочь Анна.

Тяжелее всего Бродский переживал разлуку с отцом и матерью. Он много раз приглашал их приехать к нему в США, но советские власти отказывались выдавать разрешение на выезд. Родители Бродского 12 раз подавали заявление с просьбой разрешить им встретиться с сыном, об этом также ходатайствовали конгрессмены и видные деятели культуры США. Но даже после того, как Бродский в 1978 году перенес серьезную операцию на сердце и нуждался в уходе, советское правительство отказало его родителям в выездной визе. Сына они больше не увидели.

Мария Моисеевна скончалась в 1983 году, чуть больше года спустя умер Александр Иванович. Оба раза Бродскому не позволили приехать на похороны.

После распада СССР интерес к стихам Бродского на родине вспыхнул с новой силой. В 1992 году в России начинает издаваться четырехтомное собрание его сочинений, в Петербурге Бродскому присваивают звание почетного гражданина. Его зовут вернуться на родину, но Бродский все медлит с приездом – его пугает публичность, чествование, внимание прессы. Да и здоровье уже подводит: за свою жизнь Бродский перенес четыре инфаркта. Когда его спрашивали, почему он не возвращается в Россию, один из аргументов звучал так: «Лучшая часть меня уже там – мои стихи».

Его не стало 28 января 1996 года. В этот день Бродский должен был ехать в Саут-Хедли – небольшой городок в двух часах езды от Нью-Йорка, где он часто уединялся, чтобы спокойно поработать и поразмышлять вдали от всех. Накануне вечером, пожелав жене спокойной ночи, он поднялся к себе в кабинет и собрал в портфель рукописи и книги, чтобы на следующий день взять их с собой.

Утром Мария нашла его лежащим на полу. Он был полностью одет, а на письменном столе рядом с очками лежала раскрытая книга – томик греческих эпиграмм. Причиной смерти стала внезапная остановка сердца вследствие инфаркта. Бродскому было 55 лет.

Вопрос с захоронением решался больше года. 2 февраля 1996 года, на следующий день после отпевания, тело поэта было временно захоронено в склепе на кладбище при храме Святой Троицы, на берегу Гудзона. Там оно покоилось до 21 июня 1997 года.

Российская сторона предлагала похоронить поэта в его родном Петербурге, однако это предложение отвергли, поскольку «это означало бы решить за Бродского вопрос о возвращении на родину». По словам вдовы Бродского Марии Соццани, один из его друзей однажды напомнил ей о Венеции. Это был второй любимый город поэта после Ленинграда, при жизни он очень любил бывать там. Как-то раз он даже в шутку написал об этом:

Хотя бесчувственному телу
равно повсюду истлевать,
лишённое родимой глины, оно в аллювии долины
ломбардской гнить не прочь. Понеже
свой континент и черви те же.
Стравинский спит на Сан-Микеле…

21 июня 1997 года на кладбище Сан-Микеле в Венеции появилась могила со скромным деревянным крестом, на котором написано «Joseph Brodsky». Но лежать рядом со Стравинским Бродскому было не суждено: так как поэт не был православным, похоронить его на русской половине кладбища оказалось невозможно. Отказала в погребении и католическая церковь – очевидно, из-за еврейского происхождения покойного. В конце концов удалось похоронить его на протестантской части кладбища. Судьба поэта играла с ним до самого конца: даже после смерти Бродский долго не мог обрести землю, которая приняла бы его.

Еще недавно бывший нашим современником, Иосиф Бродский сегодня – признанный классик русской и мировой литературы. Влияние его на человечество огромно, творческое наследие – неоценимо. Почему же в годы, когда он создавал лучшие свои стихи, родная страна отвернулась от него, заклеймив «трутнем» и пустозвоном? На этот вопрос очень хорошо ответил Лев Лосев, цитируя писателя Самуила Лурье:

«Среди ленинградской интеллигенции утвердилось социально-психологическое объяснение того, почему жертвой показательных репрессий был выбран Бродский. Оно сводится к тому, что сработало некое «коллективное бессознательное» государства, учуявшего опасность в том уровне духовной свободы, на который Бродский выводил читателя даже аполитичными стихами. Его «стихи описывали недоступный для слишком многих уровень духовного существования… [они утоляли] тоску по истинному масштабу существования».