«34-летняя дева жаждет, должно быть, райского блаженства»: Дмитрий Шостакович и его откровенные письма

Творчество гениев может достигать небесных высот, но сами они, несмотря на меру дарования, остаются людьми – со своими привычками и характерами, страстями и странностями. 25 сентября исполняется 115 лет со дня рождения Дмитрия Шостаковича – композитора, написавшего великую музыку в блокадном Ленинграде, оказавшегося на обложке журнала «Time», за 66 лет жизни в полной мере прочувствовавшего «качели» в отношениях с советской властью – от возвеличивания до травли и лишения профессорского звания. Шостакович отличался хорошим чувством юмора и был саркастичным, порой желчным человеком, недаром любил Гоголя, Чехова и Зощенко. Как таковых мемуаров он не оставил, но сохранилась переписка Дмитрия Дмитриевича с друзьями – рассказываем о Шостаковиче-хулигане, которого вы могли не знать.

«Приехал я в Одессу в день всенародного праздника 40-летия Советской Украины. Сегодня утром я вышел на улицу. Ты, конечно, сам понимаешь, что усидеть дома в такой день нельзя. Несмотря на пасмурную туманную погоду, вся Одесса вышла на улицу. Всюду портреты Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, а также т.т. А.И. Беляева, Л.И. Брежнева, Н.А. Булганина, К.Е. Ворошилова, Н.Г. Игнатова, А.И. Кириленко, Ф.Р. Козлова, О.В. Куусинена, А.И. Микояна, Н.А. Мухитдинова, М.А. Суслова, Е.А. Фурцевой, Н.С. Хрущева, Н.М. Шверника, А.А. Аристова, П.А. Поспелова, Я.Э. Калнберзина, А.П. Кириченко, А.Н. Косыгина, К.Т. Мазурова, В.П. Мжаванадзе, М.Г. Первухина, Н.Т. Кальченко», – в своих письмах композитор нередко высмеивал официальные СМИ и пародировал канцелярский язык газетных передовиц. По воспоминаниям его друга, Исаака Гликмана, Шостакович не мог понять, зачем на праздниках выносят гигантские портреты членов Политбюро.

«Всюду слышна русская, украинская речь, – продолжал он в том же письме, датированном 1957 годом. – Порой слышится зарубежная речь представителей прогрессивного человечества, приехавших в Одессу поздравить одесситов с великим праздником. Погулял я и, не в силах сдержать свою радость, вернулся в гостиницу…»

А вот еще один подобный пример, в письме Гликману от 21 марта 1955 года: «Только что по радио услыхал о назначении тов. Н.А. Михайлова министром культуры СССР. Очень порадовался этому. Все помнят, как он по-боевому претворял в жизнь Исторические Постановления. Особенно рада прогрессивная музыкальная общественность, всегда возлагавшая на тов. Михайлова большие надежды». Композитор любил вставлял в речь ставшие крылатыми высказывания партийных лидеров, вроде «скромность – это лучшее качество большевика, как учил нас товарищ Сталин».

Так же саркастично Дмитрий Дмитриевич мог отзываться и о ком-то из круга знакомых. К примеру, доставалось от него Всеволоду Мейерхольду, а его жену, Зинаиду Райх, Шостакович в письме даже обозвал кобылой. Отношения с режиссером испортились не сразу. Изначально молодой композитор был счастлив устроиться на работу пианистом и заведующим музыкальной частью в ГосТИМе (Государственный театр имени Вс. Мейерхольда), ради этого переехал из Ленинграда в Москву. Но работа оказалась монотонной, не соответствовала его амбициям и низко оплачивалась. Кроме того, за проживание и стол в доме Мейерхольда из зарплаты вычитали 40 рублей каждый месяц.

Мейерхольд жил в квартире на Новинском бульваре вместе с Зинаидой Райх, ее детьми от брака с Сергеем Есениным, ее родителями и младшей сестрой с мужем. Там же проживала гувернантка и прислуга. Шостаковича раздражала обстановка в доме, в 1928 году он писал другу Ивану Соллертинскому:

«...А здесь я живу в обстановке гениев. Гениальный режиссер, «гениальная актриса» («Ах, Зинка! Как ты вчера играла. Это было гениально»)  , «гениального» композитора и «гениальной» поэтессы. Двое последних суть дети «гениального» поэта Есенина и «гениальной» актрисы». Мальчишка (композитор) дей­ствует мне на нервы. Тычет клавиши у рояля, а Мейерхольд говорит: «А ведь чувствуется сразу что-то незаурядное». Девочка читает стихи:

Кошечка играла.
Девочка плясала.
Подошел Барбос,
Укусил кошечку за нос.
Кошечка заплакала,
Собачка залаяла, etc.

Зинаида Райх сдобным голосом вещает: «Это совершенно замечательно! Она унаследовала душистую музу своего отца. Ах Сергей, Сергей! Ах Есенин, Есенин!» «Молодцы ребята. Молодцы, – говорит В.Э. – Шостако­вич! Верно, молодцы» «Верно».

Не всегда эмоции страдающего композитора выплескивались на бумагу. Татьяна Есенина, дочь Райх, вспоминала: «Дима за столом часто тихенько так острил, и я хохотала как сумасшедшая. У нас бывали веселые обеды…». Помимо елейных речей, принятых в семье Мейерхольда, и «незримо порхающего духа Есенина» неудобства молодому Шостаковичу доставляли домогательства со стороны воспитательницы детей, жившей в семье. По утрам она бесцеремонно врывалась в его комнату и начинала будить Дмитрия Дмитриевича словами «Пора вставать», «Пора вставать»:

«Попутно стаскивает одеяло и щупает мое голое тело, – жаловался композитор Соллертинскому. – Вчера дело дошло до того, что она поцеловала меня в то место, которое соприкасается со сту­лом во время сидения. <...> Вчера же я ей сказал, что если она от меня не отстанет, то я пожалуюсь Зинаиде Николаев­не. Сегодня поэтому она была смирнее. Дальше груди ее руки не проникали. Меня это вначале смешило, теперь раздражает. Тридцатичетырехлетняя дева жаждет должно быть райского блаженства. Притом некрасива, как черт знает что. Если завтра утром она опять будет меня щупать и целовать, то я обяза­тельно пожалуюсь. При встрече я расскажу о ней более под­робно...».

В такой обстановке Шостакович смог прожить всего несколько месяцев и вскоре вернулся в Ленинград. В 1929 году он написал музыку к пьесе Маяковского «Клоп», которую ставил Мейерхольд, однако в переписке называл режиссера «рвачом» и отмечал «пакостливость» его характера. В 1935 году он следующим образом описал встречу на премьере фильма «Подруги»:

«Мое место оказалось как раз рядом с местом н. а. р.  Мейерхольда. Последний здоров и завистлив по-прежнему. Его корчило от успеха его быв­шего родственника Л.О. Арнштама. Встреча со мной была сухой и злобной. Видимо, я много болтал последнее время о своих чувствах к нему, и это до него дошло. Удивительно также и то, что при встрече с ним я почувствовал невероятную ненависть и презрение. С ним была также и его кобыла Райх». Правда, вскоре отношение Шостаковича к Мейерхольду изменилось: в 1936 году, после того, как композитор попал в опалу за оперу «Леди Макбет Мценского уезда» и балет «Светлый ручей», Всеволод Эмильевич стал одним из немногих, кто открыто вступился за него. Вскоре Мейерхольда арестовали и расстреляли.

С течением жизни поводов для шуток, так же как и иллюзий, становилось все меньше, композитор разочаровывался в окружающих и себе самом, порой уничижительно отзываясь о своей музыке. До конца жизни он носил в кармане вырезку статьи «Сумбур вместо музыки» из газеты «Правда», в которой критиковалась, называлась антинародной и формалистической опера «Леди Макбет Мценского уезда». В его окружении остались только самые близкие, проверенные временем люди. Среди них был и Галина Вишневская, которая рассказывала, что во время домашних посиделок с гостями Дмитрий Шостакович пил только водку, причем не любил маленьких рюмочек:

«Наливал себе полстакана и выпивал сразу. Потом начинал есть, выпивал еще столько же – это была его «норма». Пьянел он довольно быстро, особенно в последние годы, и в таких случаях незаметно исчезал – уходил к себе и больше уже не появлялся до конца вечера».

Этому предмету посвящены и некоторые письма композитора. В одном из них, написанном в 1974 году (за год до смерти), он давал советы Исааку Гликману, как выбрать среди плохой по качеству водки «Экстра» качественные экземпляры:

«Посылаю при сем этикетку с бутылки из-под водки «Экстра». Стрелка, которую я нарисовал на этикетке, указывает на знак качества. Знатоки говорят, что если на этикетке имеется вышеуказанный знак, то это говорит о высоком качестве водки «Экстра». Поэтому я тебе советую: когда будешь покупать «Экстру», обращай внимание на наличие или отсутствие знака качества».

Композитор с юности не отличался крепким здоровьем, а к концу жизни страдал от нескольких неизлечимых заболеваний. Ему пришлось отказаться от любимых деликатесов, вроде копченого угря, курения и алкоголя. Шостакович предупреждал друга, что алкоголь является лакмусовой бумагой, выявляющей затаившуюся болезнь:

«…когда почувствуешь, что ты не по­лучаешь удовольствия от первых стопок водки, значит, дело дрянь. Я заметил, что еще в Репине водка не доставила мне радости. А это означало, что инфаркт приближается. В этом случае сразу обратись к врачу. А еще лучше совсем не пей или соблюдай строгую умеренность».