Кино о нелюбви

Каннский кинофестиваль 2017 года открыла «Нелюбовь» - семейная драма российского режиссера Андрея Звягинцева. История обычной московской семьи, переживающей тяжелый развод, не оставила равнодушными как поклонников, так и критиков отечественного кинематографа. Корреспондент телеканала «МИР 24» встретился с режиссером и выяснил, как снималась нашумевшая лента. Рассказывает Андрей Звягинцев.

О смысле «Нелюбви»

Многие думают, что «Нелюбовь» - это просто фильм о разводе двух независимых и давно разлюбивших друг друга людей. Но ситуация, описываемая в моем последнем фильме, стала «возгонкой», гиперболой пограничных состояний души человека. Для меня самое важное, чтобы зритель увидел описываемый психологический портрет, возможно, признал в нем себя, и что-то с проблемой начал делать.

Трагический сюжет для того и дается человеку - не для того, чтобы дождаться «хэппиэнд» перед титрами и уйти из кинотеатра с «пустым» сердцем, а чтобы неразрешенную задачу впустить в себя, и уже дальше с ней работать.

Если говорить о самом сложном эпизоде фильма, то, конечно, это была сцена в морге, где главным героям предстоит точно понять, стал ли их сын жертвой убийства, мертв он или имеет надежду на спасение. Там было несколько планов с Марьяной Спивак (прим. исполнительница главной роли Жени), патологоанатомом, Алексеем Розиным (прим. исполнителем роли Бориса), так называемым «изделием» - муляжом человеческого тела.

Андрей Звягинцев на встрече с поклонниками после премьеры фильма «Нелюбовь».

Первый дубль мы решили снять «вхолостую», условились сделать примерный план того, как будем снимать. Я попросил патологоанатома не открывать муляж до съемки, потом сказал Марьяне, чтобы она не «включалась» в действие, сдерживала эмоции перед следующим - главным планом. Но больше дублей, кроме этого пробного, мы не снимали. Когда актеры увидели то, что было сделано по образу и подобию погибшего человека, они отработали самую сложную психологическую сцену с первого раза. Повторять было бессмысленно: я пошел к монитору, дважды или трижды пересмотрел запись, и понял, что сцена готова.

Одна из зрительниц меня недавно спросила: «Слушайте, вы прекрасно закончили картину сильной сценой в морге. Это была бы точка, потом финальные титры, зачем вам после этого понадобилось показывать руины их квартиры, бесконечную политику по телевизору?». Но ведь единственный момент, когда мы не слышим политических монологов и остаемся наедине с мыслями героини - это когда Марьяна выходит на балкон на беговую дорожку.

Именно для того и нужен такой финал: чтобы подчеркнуть, что даже имея шанс заглянуть внутрь себя, увидеть полное свое фиаско (а сцена в морге - это раскаяние и полное признание своего поражения), человек должен, имеет возможность как-то измениться. Но мы видим героев в тех же самых состояниях, что и вначале - они не выросли. Это очень печально наблюдать, это отнимает у зрителя надежду, но это часть нашей повседневной правды.

Когда мы снимали «Левиафана» в село Териберка, я познакомился с одним человеком на съемочной площадке, водителем. Буквально на днях он прислал мне смску с таким текстом: «Андрей Петрович, был на премьере «Нелюбви». Вышел из кинотеатра - первым делом набрал номер сына. Было уже за полночь, и он, конечно, не ответил мне. Утром сын перезвонил, разговаривали недолго, но я вслушивался в каждое его слово, пытаясь по ноткам понять, правильно ли я все делаю. Достаточно ли ему моей любви и веры в него?». Вот это и есть финал фильма. Он не перед титрами, а после, когда ты приходишь домой и звонишь сыну, дочери, мужу или отцу.

Вот такой финал и есть то главное, что я хотел сказать «Нелюбовью». Фильм - это просто повод помыслить, это пища для размышлений о том, как мы живем и как мы устраиваем атмосферу внутри нашей семьи. Кстати, многие находят у фильма параллели с «Сценами из супружеской жизни» Ингмара Бергмана, хотя там конец очень светлый и счастливый, герои вместе проходят через кризис, оставаясь в семейных узах, и в финале они сходятся уже как любовники, им возвращается чувство уже обновленное.

Против счастливого сюжета у меня есть «железобетонное» оправдание - впечатление, которое оказывает на нас трагедия. Вспомните шекспировского «Гамлета» - там на сцене за раз оказывается семь жертв. Поэтому и в «Левиафане», и в «Нелюбви» у меня трагический финал: я боюсь, что без трагедии не будет сказано самого важного.

О съемках

Самый большой стресс, который испытывает режиссер за время работы над фильмом - это первый съемочный день. В этот момент есть полное ощущение, что ты не умеешь снимать, не знаешь, как подступиться к делу, поэтому уже после «Возвращения» (прим. одна из первых лент Андрея Звягинцева 2003 года) в первый день я принял за правило снимать что-то очень понятное, два-три плана максимум, самых простых.

Например, когда мы начали работать над «Нелюбовью», в первый день мы сняли всего лишь сцену - ту, когда Женя возвращается домой после ночи. На целый рабочий день у нас было четыре плана: вот она вошла и бросила ключи, повесила пальто, разделась, легла в кровать, достала телефон - крупный план ее лица.

Во сколько бы ни начался первый рабочий день, в шесть утра или в восемь, кинохлопушка хлопает первый дубль только спустя шесть-восемь часов (только не рассказывайте об этом продюсеру!), и каждый раз мы откладываем и откладываем этот момент старта. Потому что жутко страшно.

В обычное время я очень поздно ложусь и сплю долго, даже стыдно сказать во сколько просыпаюсь (смеется). Но когда подходит съемочный период, все меняется. В два часа ночи, отсмотрев материал предыдущего дня, можешь лечь, в половину четвертого проснуться, в пять выйти из дома, а в шесть уже быть на площадке, потому что в шесть десять взойдет солнце, и ты должен его поймать. И весь день бегаешь, прыгаешь, носишься по площадке. Вообще съемки - это очень интенсивная работа. Мне друзья даже как-то сказали: «Давай, снимай кино, тебе надо похудеть и немножко подсушиться». Кино держит в тонусе.

О личном

«Нелюбовь» признали на Каннском кинофестивале, но после нее я вот что заметил. Обычный фильм длится два часа, зритель посмотрел его, выбросил попкорн, ушел из зала, а ты остаешься с ощущением полной пустоты, потому что там, на экране, у тебя осталась огромная часть жизни. Потихоньку с этим смиряешься, понимаешь: «А как оно еще может быть?».

У меня есть большая любовь к зрителю, и это любовь требовательная. Разговаривать с инфантильным зрителем, которому нужны ответы на все вопросы уже на экране, мне самому не интересно. Я не хочу быть проповедником, читать морали, указывать на пороки, потому что все, что я описываю, касается в том числе и меня.

В «Нелюбви» мы говорим в том числе о ребенке из фактически неполной семьи. На своем пути я сам, конечно, прошел через нелюбовь. Нельзя, не пережив что-то в жизни, рассказывать об этом в кино - получится максимум какое-то умозаключение, а не сюжет. Я сам - плод неполной семьи. Отец ушел, когда мне было года четыре, и я его совсем не знал. Он появлялся в моей жизни тенью, когда мне исполнилось 18, и я даже не искал встречи с ним, потому что просто это отпустил, никакой боли не было. Боль была, когда он забрал телевизор! (смеется) Зато полной чашей мне была отмерена любовь мамы - она жертвенно отдала всю себя и всю любовь мне, это я понимаю только сейчас.

Помню, как однажды перед моим совершеннолетием отец проездом был в Новосибирске, где жили мы с мамой в то время. Я учился в театральном училище на втором курсе, был абсолютно на своем месте, влюблен в то, чем занимался, и не представлял себе никакой другой жизни. Когда он приехал, я еще спал после ночной репетиции - мы сутками пропадали в театре, и вот слышу, они с мамой сидят за столом на кухне. Отец спрашивает: «Ну что там Андрей, чем занимается?», а мама отвечает: «Поступил в театральный».

В ответ он сжал кулак, хлопнул со всей силы по столу и закричал: «Какой еще театр, театр - это не занятие для мужчины!». Хорошо, что этот момент я проспал. Потом я несколько лет спустя виделся с отцом, он задавал какие-то нелепые вопросы, и я все вспоминал фразу Шиллера из «Разбойников»: «Не кровь и плоть делают нас отцами».

О планах на будущее

Смог бы ли я когда-то снять комедию о русской жизни? Дело в том, что история приходит к тебе сама, а не ты ее выбираешь. И подходишь к этому не так, что: «Ой, а вот не заняться ли мне комедией, исследованием того или иного феномена..?», нет. Ты просто живешь, работаешь, спишь, ешь и параллельно, например, пять лет - как было с «Нелюбовью» - носишь в себе этот сюжет.

События «Левиафана» сложились у меня в сюжет в 2008 году, и только в 2012 мы начали снимать - на обдумывание, выстраивание, осознание всего ушло четыре года. Кстати, на его съемках у нас был совершенно ничтожный бюджет - 1000 долларов в день (тогда нам казалось, что это баснословные деньги, а этого хватало только на питание и проживание группы), и работали всего лишь 40 человек экспедиции в четырех точках Финского залива и вдоль Ладоги.

За все время съемок «Левиафана» мы не могли позволить себе ни одного выходного. Снимали каждый день по 14 часов, благо это позволяли делать белые ночи, когда до 11 вечера было светло. И сейчас, оглядываясь назад, я четко понимаю, что когда ты молодой, ты должен работать от всего сердца, не покладая рук, ложиться «костьми», но делать так, как ты задумал. Это правило выживания: когда ты молодой, за свое дело ты должен отдавать всю кровь.

Сейчас я очень жду возможности реализовать три сценария, один из которых появился у меня еще в 2004 году, сразу после «Возвращения», другой в 2008 году - после «Изгнания». Третьим я грезил еще с девяносто третьего года.

Все три сюжета очень высокобюджетные, потому что в них приводится исторический контекст. Например, сюжет из Древней Греции: 400 год до нашей эры, жертвоприношение стаи быков, так называемая гекатомба - церемония, где сто жрецов одномоментно убивают сотню животных. Впервые я прочитал об этом обычае в девяностых, и с тех пор мечтал увидеть его на экране, хотя тогда еще и не представлял, что стану режиссером. Возможно, если все получится снять, этот фильм будет ориентирован на иностранного зрителя - на английском языке.

Вторая история рассказывает события Киевской Руси: 1015 год, буквально, первые годы христианства на Руси, дружина Бориса и Глеба. И, наконец, я мечтаю снять историю о Великой Отечественной войне, она должна состоять из новелл, чем она и сложна.

Продюсеры неохотно идут на съемку подобной формы (полный метр и три независимых друг от друга истории). Все это я задумывал в разное время, но пока не было возможности реализовать - это требует больших вложений. А поскольку я снимаю не развлекательное кино, эти деньги будет непросто вернуть. Не знаю, что в результате у меня будет следующим - это покажет время.

Записала Надя Сережкина