Сергей Крикалев: Без полета Гагарина дальнейшее освоение космоса было бы невозможно. ЭКСКЛЮЗИВ

Гостем программы «Евразия. Дословно» на телеканале «МИР» стал первый советский космонавт, совершивший полет на американском шаттле, Сергей Крикалев. Он раньше других вступил на борт МКС и был удостоен звания Героя России. С космонавтом побеседовал Максим Красоткин.

- Мы с Вами встречаемся в год 60-летия первого полета человека в космос. На Вас лично как на космонавта и как на человека Юрий Алексеевич Гагарин как повлиял?

Юрий Крикалев: Когда совершился этот полет, я еще ходил в детский сад. И значимость этого полета мне было трудно оценить по тем временам. Но, когда я стал больше узнавать о технике, больше узнавать о космосе, начал интересоваться ракетостроением, пришел работать в космическую фирму, конечно, как говорится, с увеличением времени, начинаешь понимать значимость этого. И казалось бы, небольшой шаг – всего один виток, но тем не менее без этого полета дальнейшее освоение космоса было бы невозможным.

- Гагарин был первым в космосе. О Вас тоже говорят как о первом. Вы первый советский космонавт, который полетел на американском шаттле. Вы первый, кто открыл люк Международной космической станции, первый Герой России. Каково быть первым?

Юрий Крикалев: Космонавтика во многом связана с первыми. Я был первым в одном, у нас были первые, кто летали на станции «Салют», первые, кто летали на станции «Мир», первые, кто выполняли какие-то необычные эксперименты или делали выходы в новых скафандрах, то есть космонавтика сильно связана со словом первый. Мне повезло по некоторым программам поучаствовать в начале этих программ. Они были поэтому сложные и интересные. В общем-то, быть первым сложно, потому что тебе приходится проходить этот путь впервые и во многом преодолевать неизвестность.

- А вот когда Вы впервые побывали на МКС, какие ощущения тогда были?

Юрий Крикалев: Мое первое пребывание на станции в космосе было связано с тем, что мы состыковывали два элемента космической станции вместе. Первый блок был запущен с космодрома «Байконур», на шаттле с мыса Канаверал – второй блок. Наш экипаж осуществлял эту стыковку и начало этих работ на маленькой еще тогда станции, состоящей из двух модулей. Уже потом, почти два года спустя, Юрий Гидзенко, Билл Шеперд и я прилетели для того, чтобы начинать работу на станции как длительную экспедицию. Это было началом того пути, по которому продолжаем идти и сейчас. Вот уже на протяжении 20 лет станция летает в непрерывном пилотируемом режиме.

Елена Гагарина: Мне до сих пор присылают вещи, связанные с отцом

- Вспомните свои самые интересные эксперименты в экспедициях. Результаты этих экспериментов мы сейчас на Земле можем как-то ощущать?

Юрий Крикалев: У нас были очень интересные эксперименты на борту еще станции «Мир», когда мы создавали большую ферму на поверхности станции. Это была рекордная по размерам конструкция, собранная по специальной технологии. Кстати, элементы этой фермы сейчас стоят в музее космонавтики на ВДНХ. Вот из таких элементов мы создавали эту большую ферму.

Был технический опыт, связанный с испытанием систем на станции «Мир», когда мы обнаружили проблемы, связанные с разгерметизацией системы терморегулирования, и экипажу пришлось ремонтировать это все (это было не в нашем полете). Мы успели все это учесть и внести изменения в проект российского сегмента МКС. И тех проблем, которые проявились больше чем на десятый год эксплуатации, мы не допустили здесь. Станция летает уже больше 20 лет, и такой проблемы, как была на «Мире» с трубопроводами системы терморегулирования, мы сейчас не видим, то есть мы использовали этот опыт.

Эмоционально интересные эксперименты связаны с выращиванием растений. Всегда приятно, когда ты находишься среди пластика и металла, увидеть, как пробиваются ростки. Ты начинаешь, может быть, больше чем на Земле следить за тем, как растут какие-то росточки пшеницы. В последнем полете, в 2005-м году, у нас была автоматизированная оранжерея, которая позволяла технически добавлять питательные вещества, менять график освещения, то есть такая компьютеризированная была маленькая оранжерея. Предшественник мой Салижан Шарипов выращивал там горох, а я – редис. Вот мы выращивали его, прореживали. Попробовали часть редиски, потом законсервировали аккуратно как саму редиску, так и ботву. Уже на клеточном уровне все это исследовалось на Земле. Я думаю, это может оказать помощь тем будущим экспедициям, которые будут летать далеко и которым придется организовывать какой-то круговорот веществ внутри станции, выращивая пищу для себя.

- Сейчас много разных мнений по поводу станции «Мир». Одни говорят, что она была устаревшей, другие – что она еще могла полетать. Как Вы считаете?

Юрий Крикалев: И то, и то – правда. Она еще могла полетать, но она была устаревшая. Когда мы начали работу по новой станции, понятно, что параллельно по двум станциям работу вести трудно. Я эту точку зрения еще тогда выражал и сейчас ее придерживаюсь: строительство МКС надо было начинать со станции «Мир». У нас были бы резервные отсеки, у нас были бы места, которые могли бы нам помочь в развертывании этой станции. В первые экипажи собирали опытных космонавтов, потому что риски в сбое программы были достаточно большие, а если бы мы начинали собирать эту станцию с «Мира», у нас уже были бы каюты, были бы какие-то системы. Конечно, станция продолжала бы деградировать и дальше с точки зрения отказа определенных систем, но как объем она была бы нами очень востребована и очень жалко, что ее утопили раньше, чем она отдала все, что могла бы отдать.

Почему станцию «Мир» затопили в океане?

Рассказывают космонавты

- Вы первый россиянин, который полетел в составе экипажа американского шаттла. Расскажите о своих ощущениях, ведь это совершенно другая техника.

Юрий Крикалев: Для меня было очень интересно после того, как я отлетал три экспедиции в двух полетах, потому что во второй полет было две экспедиции подряд, станцию «Мир» я уже знал наощупь, корабль «Союз» – до мелких деталей. Приехать и начинать подготовку заново трудно, но с другой стороны, очень интересно, потому что получаешь возможность расширить свой кругозор, сравнить технику нашу и американскую, посмотреть, где есть плюсы. Интересная была для меня программа. Она была еще и трудная по той причине, что было ограничено время на подготовку. Подготовка велась на английском языке. Базовых навыков, полученных в техническом вузе, было маловато, пришлось нагонять. Но многие американцы, оказавшись в отряде космонавтов, первый год не понимают, о чем говорят, потому что там такое количество специальных терминов и сокращений, что даже носители языка имеют трудности в понимании того, о чем речь.

- Сам полет ощущается там по-другому? В «Союзе» космонавт сидит в закрытом пространстве и не видит, что происходит за бортом, а ведь у шаттла есть окна.

Юрий Крикалев: У шаттла есть окна, но в них смотрят только первые два космонавта. Остальные также ничего не видят. На самом деле, в этом смысле там даже хуже, чем на «Союзе», иллюминатора там нет на средней палубе. С точки зрения ощущений физических там разница небольшая. Законы физики никто не отменял. И как многие говорили, «Буран» и шаттлы похожи. И самолеты похожи: и боинги, и Ту, и аэробусы – имеют одинаковую примерно форму крыльев и соотношение длины к размаху крыльев. Но даже такие разные корабли как «Союз» и шаттл имеют одинаковый график выведения, то есть примерно за 10 минут корабль должен разогнаться до такой же скорости, первой космической. Ощущение перегрузки, ощущение вибрации чуть больше там на одном этапе, у нас – на другом. Сама капсула у нас более тесная, но после стыковки ты сразу входишь в большой объем, а здесь в шаттле места побольше, чем в капсуле, но существенно меньше, чем на станции. Кто-то из американцев сравнивал: ваша система похожа на то, что ты на микролитражке едешь в большую лабораторию, а шаттл похож на кабину грузовика, которая просторнее, чем микролитражка, но в ней эксперименты проводить менее удобно, чем в лаборатории.

- В этом году к станции должен пристыковаться модуль «Наука». С учетом того, что срок службы станции продлили до 2028 года, не слишком ли большие затраты: такой потенциал использовать всего лишь семь лет?

Юрий Крикалев: Во-первых, по поводу потенциала – этот модуль не очень новый, я думаю, он нормально отработает эти семь лет. Для понимания общей картины: у нас первая станция «Салют» работала одну экспедицию, потом работали две экспедиции и самая долгоживущая станция «Салют» у нас летала четыре года. Это было целое поколение. Четыре года для станции – это хороший срок. Просто мы привыкли, что «Мир» летал очень долго, МКС летает очень долго. А МКС создавался всего на 15 лет. Поэтому 10 лет, семь–восемь лет работы станции в определенной конфигурации – это очень хороший срок, поэтому это того стоит.