Народный артист России, ректор Академии русского балета им. А.Я. Вагановой Николай Цискаридзе в интервью программе «Дословно» на телеканале «МИР 24» рассказал, как попал в балет, чего не хватает современному искусству и какие подарки любит получать на Новый год.
- Николай Максимович, здравствуйте! Мы с вами уже не раз говорили о вашей карьере в Большом театре, работе ректором. Но сегодня мы хотели бы поговорить о выборе, который сделал вас самим собой – премьером, артистом, преподавателем. Как вам кажется, профессия, особенно в сфере искусства – это судьба человека или же его осознанный выбор?
В каждой случайности есть какая-то закономерность. Я никогда не хотел руководить чем-либо. Я никогда не хотел заниматься административной работой. Все в моей жизни, за что у меня была борьба – это была борьба за творчество. Понятно, что я человек очень одаренный в том плане, что если я уже за что-то взялся, то я в это начинаю погружаться, но если меня спросить, то я не хочу этим заниматься. Но жизнь так распорядилась, что я в итоге стал администратором. Но для того чтобы не зависнуть в этой работе, не то, что не заняться этим серьезно, но не погрузиться в это окончательно, я сам по себе человек творческий, и я – артист. И я никогда не отрину это от себя. Более фантасмагоричной вещи, чем мое нахождение вот здесь, я не мог бы представить. Я смеялся бы над любым человеком, если бы кто-то мне даже это предсказал. Когда пошли намеки, что я могу оказаться на работе с детьми, я все время говорил тем людям, которые мне начинали это предсказывать, что вы сумасшедшие, не-не-не, это не мое дело. Вы знаете, я много лет прожил за колонами Большого театра, не зная, что происходит на площади, потому что это небольшое расстояние от метро до служебного входа я пролетал, не замечая, что там идут митинги, люди дерутся. Тут дефолт. Мне не было дела до этого, потому что я все время был в каких-то фантазиях, ролях. Я не успевал оглянуться, но меня заставили оглянуться.
- Но вы оглянулись и что вы увидели?
Я увидел, что жизнь проходит, что в балете это очень сжатый срок, что я начал взрослеть и меня не устраивал и мой репертуар уже, потому что становился уже взрослым для него. Я не понимаю старую Жизель, я не понимаю кривоного Лебедя, я не понимаю короткоруких балерин, я не понимаю этих распиаренных чьих-то жен с накаченными губами, я не понимаю бездарных, тупых артистов, которых постоянно кто-то пиарит. Понимете, я пришел все-таки в балет в тот момент, когда ценились физические способности, экстраординарные. Так как я реалист, я понимал, что время хорошего, полноценного творчества заканчивается, что невозможно танцевать как в 20 лет. Да, это было от природы, но слишком хорошо. Я в принципе не хожу на спектакли, я смотрю, я могу просто зарыдать от того, что это даже не убитые спектакли, это мертвечина. Как говорил Воланд в «Мастере и Маргарите»: у рыбы не бывает второй свежести.
- А последний спектакль, который вам понравился все-таки?
Группа «Ленинград». Потому там есть драйв, есть энергообмен между исполнителями и зрителями. Это безумно актуально, и я понимаю, почему это так, почему такой текст, почему такой уровень звука. При этом надо отдать должное (Сергею) Шнурову (лидер группы «Ленинград»), потому он очень талантливый и умный человек. У него все построено, у него картинка сделана. У него нет ни одной пустой реплики, ни одного пустого представления. Это не спонтанность, это качество мышления. Когда ты приходишь на «Три сестры», или «Травиату», или «Лебединое озеро», и ты видишь фальшь во всем – что толстая тетка, еле передвигающаяся, исполняет роль самой дорогой и желанной женщины Парижа, это страшно. При этом она еще хрипит и не попадает в ноты.
- А в какой момент случился этот перелом и вы начали видеть халтуру на сцене?
А развал Советского Союза убил искусство вообще везде почти. Потому что вседозволенность… Вообще перестройка начала губить все. Потому что появилось огромное количество на быструю руку сколоченных труппок, которые на автобусах по Европе по сей день шабашат, – 70 «Лебединых» по городам и весям, 80 «Спящих красавиц» во всех подъездах. При этом это не выезжают полноценные коллективы, а это 20 человек, которые одновременно играют и маму, и папу, и невесту, и мужа. Потому что в Советском Союзе академический репертуар могли исполнять только академические театры. Маленькие труппки не имели право исполнять «Спящую» или «Лебединое». Это определенное количество людей, которое должно выйти на определенную музыку. Не может быть по-другому. Потому что иначе это как вы приходите в музей, вам показывают угол картины и говорят: это Даная. Вы говорите: что значит Даная? А где тетя, где золотой дождь? Вам говорят: вы что нам не верите? Это Рубенс, это Даная. Подождите, а где все остальное?
- В контексте того, что вы рассказали, выбор покинуть сцену и уйти сюда преподавать, пытаться дать шанс ребятам чего-то добиться был для вас тяжелым?
Нет, я с профессией расставался очень легко, потому что я сам себе поставил этот барьер и я сказал «все». За два года до этой даты я предупредил тогдашнего министра культуры, что я все. Единственное, почему я не хотел сюда категорически идти, потому что это Ленинград. Потому что я понимал, что для определенного количества людей, которые привыкли, что «московское» – это все не наше, это все враждебное. Поднимется эта волна. Я прекрасно понимал, что профессионалы по-другому отнесутся. Но надо было эту волну пережить. Любое пространство вас или принимает или отторгает. Мне было так хорошо сразу. Здесь было очень тепло. Замок Спящей красавицы на берегу Лебединого озера – здесь нет времени. Это то, о чем я вообще всю жизнь мечтал. То, что было в Большом театре, то, что нам по-настоящему надо вернуть в Большой театр, – отсутствие времени.
- Вы никогда не жалели о выборе связать свою жизнь с балетом?
Очень сильно жалел, но так сложилось, был ряд удивительных случайностей, который привел к этому. Я очень часто, стоя на сцене Большого театра, понимал, что я не просто так туда пришел. Ну не может ребенку, который родился слишком далеко (не географически, а ментально) от этого места, прийти в голову мысль, что я здесь буду главный. Я это сказал в 10 лет, я пришел и стал главным. По сей день никто мою тень не подвинул.
- Это вы выбрали Большой театр или Большой театр выбрал вас?
Я думаю, что Большой театр выбирает себе персонажей. Я не могу себе представить Большой театр без Образцовой, Плисецкой… Потому что эти личности и есть Большой театр.
- Если представить вас мальчишкой много лет назад, вы бы снова выбрали балетный класс и станок?
Не знаю, я его не выбирал, если бы моя мама не совершила этой ошибки, показала бы мне балетный класс, а не театр, я бы туда не зашел никогда. Я мечтал о том счастливом дне, когда мне не нужно будет становиться к станку. Очень сложно стоять у станка 30 лет, когда у тебя все получается лучше всех, но для того, чтобы у тебя получалось лучше всех, тебе надо прикладывать усилия и с каждым днем все больше и больше. Я все равно сделаю лучше, но для того, чтобы это сделать, нужно постараться, а я не люблю стараться, а не стараться я не умею. Тут диссонанс. Я никогда не мечтал о балетном станке и классе, но так получилось. Мне очень льстило в детстве, что я стою, и все мной восхищаются. И по сей день, когда я что-то показываю, потом поворачиваюсь и вижу, как дети стоят с открытыми ртами – мне это льстит.
- Груз ответственности артиста тяжелее, чем груз ответственности педагога?
У известного артиста это за себя и свою репутацию. У просто артиста разная ответственность. Груз ответственности педагога колоссальный. Почему я говорю, что самая лучшая профессия – художественный руководитель? Ничего не делает, никакой ответственности, а даже у простого педагога-репетитора колоссальная ответственность, очень большая, особенно когда ты формируешь личность.
- Какой для вас самый лучший подарок на Новый год?
В детстве был билет в Большой театр на балет «Щелкунчик». Потом 18 лет подряд, когда я стал уже премьером, это было в свой день рождения гениально станцевать «Щелкунчика», не навалять в этот день, потому что публика собиралась меня поздравить, и вообще это был самый важный спектакль в Большом театре 31 декабря. И приходили конкретно, зная, что буду я, потому мне надо было хорошо очень станцевать. Плюс дирижер всегда спешит домой, все спешат домой, поэтому спектакль был в очень активном темпе.
- А сейчас?
Я ненавижу этот праздник, это мой день рождения. Если в пять лет очень радуешься новой свечке на тортике, то после 17-ти уже неприятно видеть новую свечку на тортике. Я не люблю этот праздник. Когда появляются елочки в витринах и мишура на улице, у меня портится настроение. Потому что мой год прибавляется.
- Большое спасибо за интервью!
Подписывайтесь и читайте нас в Telegram.
Подробнее в сюжете: Большое интервью
